Свидетельство Г.Е.Синявского (Орша, Дурово, Вязьма, Синяево)

http://iremember.ru/drugie-voyska/sinyavskiy-georgiy-evtikhievich/stranitsa-4.html

После суда отправили нас в поселок Дурово. В это время строилась автомагистраль Москва-Минск. В числе прочих строила ее такая организация Вяземлаг НКВД. Управление находилось в Вязьме - отсюда и название. Вся дорога строилась одновременно. Примерно через каждые пять километров были устроены зоны, окруженные проволокой. Там бараки, а в бараках - заключенные. Они и обслуживали всю 700-километровую стройку. Само полотно было уже пробито. Мы проводили земляные работы - формировали обочины, скаты, выравнивали все. Рядом с зонами были расположены АБРы - асфальтово-бетонные районы. Там стояли бетономешалки, камнедробилки всякие. Необходимые материалы делали прямо на месте. Я работал не на самой трассе. Мы строили дорогу, которая шла от шоссе к станции Дурово. Было очень холодно, морозы стояли сильные, а с одежной у меня было плоховато. В это время родные и близкие обо мне и Мишке беспокоились. Хотя им и говорили, что смысла нет, они писали во все инстанции, даже Калинину. Но результаты все-таки были. В Вяземлаге работал один человек. Фамилию его я не помню, но это был довольно крупный начальник. Он занимался вопросами воспитания сидевшей молодежи. Все же понимали, что многие сели ни за что, старались оказать им какую-то помощь. Он приехал в Смоленск и даже ночевал на Казанке у наших. Вскоре в Дурово пришел приказ: Фомина и меня вызвали на станцию, посадили в столыпинский вагон и привезли под конвоем в Оршу. Там нас через весь город отвели на Оршанский авторемонтный завод. Здесь работали примерно сто зеков-специалистов, а остальные - вольнонаемные. Они нам, между прочим завидовали даже, поскольку, нас кормили и неплохо, а им приходилось все покупать. Принял нас на заводе замполит. Звали его Лука, ну за глаза, естественно, Лука Мудищев. Большая был сволочь. Директор завода Альбощин, который когда-то отсидел десять лет за что-то, был в командировке. Лука сразу понял, что мы никакие не специалисты и быстро от нас избавился. Попали мы куда-то близко к Орше, на АБР и толкали там тяжеленные тачки к камнедробилкам. Так прошел примерно месяц. Потом нас снова вызвали на завод. Оказывается, Альбощин, вернувшись из командировки, узнал, что Лука нас выкинул с завода и затребовал обратно. Меня он определил помощником повара, а Мишку в цех шасси. Работы у меня было много - сто человек прокормить - не шутка. Рубил дрова, орудовал на кухню. За зону практически не выходил. Поваром был Петька - убийца, осужденный на десятилетний срок. Жили мы в бараках. Быт был налажен очень неплохо. Охраны практически не было, ходили за зону мы свободно, только нужно было отмечаться раз в день у дежурного. Прошло какое-то время, и меня назначили каптенармусом - начальником над Петькой. Я получал продукты и хлеб, выдавал их на кухню, а хлеб раздавал заключенным. В этой должности я проработал до самого конца отсидки. Интересно, что до того, как меня посадили, я считал, что заключенные - это отребье, отбросы общества и вообще, черт знает, что. На самом деле, в лагере мне попадались такие замечательные люди! Сидел со мной бухгалтер - семь лет за какую-то ошибку. Потом был человек, который многому меня научил в зоне, как себя вести и т. д. Его посадили за нарушение паспортного режима.


Почему-то в память мне врезались последние дни накануне войны. 19, 20, 21 июня стояла великолепная погода. Мы смотрим, на большой высоте поодиночке время от времени пролетают самолеты. Их никто не трогает, никто по ним не стреляет. А они спокойно шныряют туда-сюда. Разглядеть невооруженным глазом, чьи это самолеты, мы не могли. Стали спрашивать у начальства, что это такое летает, и почему месяц назад самолетов не было, а теперь есть. Ну, товарищи, которым положено, стоят рядом и пропагандируют, что это вполне себе наши советские самолеты, а что летают, так значит, есть зачем. Понятно, что ни у кого из нас даже мысли не было, что это могут быть немецкие самолеты. Потом уже, после войны, я понял, что это были как раз те самые машины, которые вторгались в воздушное пространство СССР и вели фотосъемку объектов, предназначенных для бомбардировки.

21 июня ко мне приезжал отец. Я еще не знал, что вижу его последний раз в жизни.

По воскресеньям нам полагался выходной. Не было исключением и 22 июня 1941 года. У нас на заводе и на зоне работало радио. 22 июня 1941 года мы по нему услышали знаменитое выступление Молотова и вместе со всей страной узнали о том, что началась война. Никого эта новость не испугала. Настроение было у нас совершенно шапкозакидательское: "А, полезли? Ну, сейчас вам хвост надерут"! Считали, что немцев разобьют в считанные дни. Никаких ощущений войны в тот день в Орше не было, хотя в городе моментально организовали истребительные батальоны. А мы сидим дальше и продолжаем работать. Единственное, чем отличался наш быт от мирного - стали копать убежища-щели, как по всему городу, да ввели у себя затемнение. В один из этих дней мимо нас, на большой высоте снова пролетел одиночный самолет. Потом говорили, что из него выпрыгнул парашютист. На его поиски направили те самые истребительные батальоны. Сами мы этого не видели, по понятным причинам, однако через вольнонаемных работников были в курсе всех новостей. Беженцев мы в первые дни не видели. Говорят, что в Минске они появились уже вечером 22 июня, но Орша все-таки значительно восточнее. До нас. Пока мы были в городе, они не дошли. А местные никуда не уходили. Все надеялись, что немцу скоро дадут по шапке и война кончится.

Проходит еще дня два-три. Кажется, ночью с 25 на 26 июня мы заснули и вдруг слышим страшный грохот. Никакой воздушной тревоги не было! Выскакиваем из своего барака, вышли за территорию и направились к Днепру. Кругом висят "люстры" - осветительные бомбы и видно, все как днем, даже ярче. Немцы могли бросать бомбы совершенно прицельно. И это освещение, кстати, пугало больше всего, очень мы тогда ощущали свою полную беззащитность. На наш завод ничего не попало. Скорее всего, бомбили железнодорожную станцию. А снизу, с земли - это особенно врезалось в память, летели огоньки ракет. Кто-то сигнализировал немцам. И таких ракет было очень много. Но все когда-то заканчивается. Кончилась и эта бомбардировка. Мы, под впечатлением от увиденного, стали относиться к копке щелей намного серьезнее. Местные рассказывали, куда в городе упали бомбы. Вроде, что-то было повреждено на станции. Потом, уже из фронтового опыта я понял, что всякая бомбежка имеет эффективность ноль целых, хрен десятых. Попасть в дом, эшелон, мост - это проблема. Хорошо, если из сотни сброшенных бомб попадет хотя бы одна. А если учитывать огонь зенитной артиллерии, сопротивление истребителей. Над Оршей, мы, правда, истребителей видно не было. Хотя в то время уже существовали неплохие самолеты: "ЛАГГи", "МИГи" и мы видели перед войной, как они пролетали над нашим заводом. Зенитки тоже стреляли, но, как мне кажется, никакого эффекта не достигли.


Позже, под вечер прошел слух, что следующей ночью будет окончательная бомбежка Орши. Думаю, что этот слух специально распускали немецкие агенты, чтобы посеять панику. Мы решили, что предстоит нечто не очень приятное. Легли спать, трясясь, а обещанной бомбежки не произошло! А наступившим днем нас построили, вывели на Минское шоссе и погнали пешком в сторону Смоленска. С нами был всего один конвоир и, если бы не мы, он бы сдох от голода и жажды. Мы его кормили и поили. Вот такая у нас была охрана. И ни один человек никуда не ушел. Даже мысли ни у кого такой не возникло. И дело не в том, что мы боялись кого-то. Вовсе нет! Мы были коллективом, мы были патриотами.

Отошли мы от Орши и увидели следы войны. Судя по всему, над шоссе летали немецкие охотники. Они бомбили, обстреливали кого попало. Нам попадались убитые люди. Они лежали, никому не нужные. Потом по левой стороне, километрах в десяти от шоссе мы увидели дымы. Это горела БелГРЭС. Ее, стало быть, уже раздолбали. Потом дымы появлялись справа и слева. Шли мы довольно долго. Кажется, было две ночевки. Продукты, наверное, взяли с собой. Точно помню, что не голодали. Потом навстречу нам пришла колонна машин. Мы сели на них и поехали в сторону Москвы. Проезжали мимо Смоленска. Солнце уже садилось. Сам город с Минского шоссе не виден, но по дороге из Смоленска тянулись люди. Они выходили на шоссе и направлялись в сторону Москвы. Город горел, зарево было видно очень далеко. Мы сидели в машинах спиной к ходу и видели, как с левой стороны на Смоленск идет девятка самолетов. Большинство из нас были смоленские. Мы смотрели, как немцы летят бомбить наш город и ничего не могли поделать. Это было 29 июня 1941 года. В тот день Смоленска, в котором я вырос, не стало. А мы добрались до Ярцево, в 60 километрах от Смоленска и заночевали в огромном лагере. А утром нас погрузили на транспорт и повезли в Вязьму. Там мы снова расположились в большом лагере. Нашу группу хотели отправить на тяжелые работы - землю таскать и т. д., но тут мы взбунтовались. Сейчас я понимаю, что мы рисковали, потому что могли пришить саботаж и устроить веселую жизнь по законам военного времени, но тогда об этом не думалось. Стали кучей и орем:

- Да мы - специалисты! Что вы тут задумали!

И, как ни странно, наши требования учли! Всю нашу группу собрали и направили на станцию Вязьма-Брянск. Там строили военный аэродром. Видимо, он был совсем недавно начат. Мы строили на нем бетонную полосу. (Это аэродром Вязьма-Северный, который используется до сих пор. На нем, в частности, базируется пилотажная эскадрилья "Русь" ГП). Откуда-то приехали машины с нашего завода, завезли оборудование. Мы накопали себе землянок и стали в них жить. Я работал ночным диспетчером. Грамотных было мало, так что бумажная работа меня везде находила. Выписывал наряды, бензин, путевки. Эти занятия занимали у меня часа два. Потом я ложился спать. А днем с шоферами, которые ездили за гравием и песком, катался куда попало. Однажды купаться до самого Малоярославца доехал. Лето очень теплое было. Вечером возвращался.

Хотя аэродром строился, на нем уже были самолеты. Это были, в основном, новые "ЛАГГи", но садились и бомбардировщики. Один раз садились туда СБ. Хорошие бомбардировщики, но к войне устарели. Один раз прилетел совсем новый самолет "ПЕ-2".
...
Мы уже почти доделали к тому времени бетонную полосу. Рано утром слышим рев моторов. Не ясно, сколько самолетов взлетало, но вдруг слышим обрыв звука. Как точку поставили. Самолет не оторвался от бетонки и вмазался в насыпь, в конце, над которой должен был пролететь. Машина загорелась, а пилот был еще жив. Он кричал, но подойти к нему никак нельзя уже было.
Врезался в память мне и прекрасный день 22 июля. Мы уже закончили работу. Солнце еще не зашло. Вдруг на западе появилась странная черная туча - полосой длиной с километра два. Довольно широкая - с километр.

- Какая, - думаем, - туча странная.

А она, в это время, увеличивается в вертикальном размере и как бы приближается. Вскоре мы поняли, что это летит армада самолетов. Сначала мы подумали, что она летит на наш аэродром. Кто-то говорит:

- Ну, ребята, прячься кто куда. Сейчас всех засыплет.

А они прошли прямо над нами на Москву. Это мы осознали только через несколько минут. На нас они - всего 220 самолетов - внимания не обратили. А расчет у них был такой, чтобы к Москве подлететь уже в темноте. И вот, прошло минут сорок, и мы увидели всполохи на востоке! А ведь от нас до Москвы было больше двухсот километров! Звука слышно не было. А чуть позже мы слышали, как, то тут, то там над нами пролетали самолеты. Такой большой группы обратно уже не было. В последующие дни немцы часто летали над нами на Москву - и днем, и ночью.

Жили мы относительно изолированно, но какая-то информация до меня доходила. Мы не знали, где находятся немцы. Впрочем, этого не знал никто, да я, кстати, совершенно убежден, что этого не знали и военные. Связь была очень плохая. Часто командиры не представляли, что у них творится справа и слева. Связь и карты на фронте - великая вещь, а поначалу с ними были большие трудности. Разведка работала очень плохо. Откуда брали информацию? Немцы бросали много листовок.
...

Мой срок заканчивался 8 августа 1941 года, но из-за того, что бумаги где-то застряли, освободился я только 29 сентября. К этому времени мы уже достроили вяземский аэродром и были переведены под Медынь, в деревню Синяево. Там мы строили еще один аэродром. За пересидку нам заплатили какие-то деньги, выдали на руки бумаги и предоставили возможность идти на все четыре стороны. Мы с Мишкой Фоминым поехали в Вязьму, где сидели руководство области и разные организации, чтобы узнать о наших родных. Там мы нашли знакомых. Я выяснил, что мои родители, бабушка и тетки остались в Смоленске, так как отец был очень тяжело болен. Позднее, я узнал, что папа умер 25 сентября 1941 года, ровно за два года до освобождения Смоленска. Старшей моей сестре Наталье он сказал, чтобы она уходила из города. В Вязьме я узнал, что смоленский мединститут эвакуировался в Саратов и решил ехать туда. Я тогда не знал, что Наталья ушла в армию с патологоанатомической лабораторией Западного фронта. А Мишкин отец, как оказалось, был в Вязьме, но как раз в тот момент уехал в командировку в Моссальск. Где-то 1 октября мы расстались. Он пошел к отцу, звал с собой, но я распрощался с ним и поехал в Тулу. Поезд брался с боем. Я был ободранный, молодой, но сильный. Доехали мы до Тулы благополучно - под бомбы ни разу не попали. Там с боем сели в поезд и доехали до Мичуринска. В Мичуринске с боем сели в поезд. Забрались в вагон, в котором ехали жены комсостава. 8 или 9 октября я вылез из поезда на саратовском вокзале и услышал из репродуктора, что наши войска оставили Вязьму. Стою и думаю:

- Черт, вовремя же убрался я!