Маэстро из Поющей эскадрильи лежал в Медном в госпитале 1774

Одним из прототипов Маэстро в кинофильме в «Бой идут одни старики» был легендарный летчик-истребитель, дважды Герой Советского Союза Виталий Иванович Попков.

Жители Тверской области знают, что именно на Калининском фронте он открыл счёт сбитым им самолетам врага. Правда, авторы статей в областных газетах пользовались разными источниками. Один из них писал, что «генерал-лейтенант в отставке Виталий Попков совершил 325 боевых вылетов, сбил лично 36 и в группе - 1 самолет противника». В другой газете числа больше: «К концу войны Попков совершил 475 боевых вылетов… сбил лично 41 самолет». Кандидат исторических наук Константин Дроздов обнародовал новые интересные факты, имеющие отношение, в частности, к Медному.   

 В журнале «Родина» (5/2013, стр. 32-37), статьи в котором признаются Высшей Аттестационной Комиссией, К.Дроздов опубликовал стенограмму беседы научной сотрудницы Комиссии по истории Великой Отечественной войны Р.И.Кроль с Героем Советского Союза, гвардии лейтенантом В.И.Попковым. Уникальная стенограмма от 13 сентября 1943 года, хранящаяся в Научном архиве Института российской истории РАН, позволяет читателю узнать суровую солдатскую правду о войне, что называется, от первого лица, из первых уст.

Публикуемые ниже фрагменты стенограммы начинаются с рассказа Попкова о его прибытии на Калининский фронт весной 1942 года.


«…Когда в Калинин приехали на аэродром, там нас подкормили уже. Когда мы ехали, еще зима была, март месяц, холодно, а мы на подножке, как будто не на войну, а в отпуск, тем более, что мы приехали из Азербайджана во всём летнем: пальто и гимнастерка была. Мы на подножке едем, а движение было ещё плохое, не налаженное, недавно только Калинин взяли. Ехали «на перекладных»: где пешком, где на автомобиле.

В общем, нашли штаб армии. Когда пришли к Громову (командующему ВВС Калининского фронта комбригу М.М.Громову. – И.М.), он нас направил в Будово (оперативный полевой аэродром Торжокского аэроузла. – И.М.). Там мы были с месяц. Направили нас в бомбардировочный полк, а истребителям мы не нужны. Мы равняем аэродром и т.п.

В это время там был майор, теперь подполковник Зайцев. Нас летчиков было 20 человек. Он выбрал 10 человек, я попал в это число. Выбирал он нас таким образом: дал по полету, сам проводил учебные бои. Я проводил с ним бой. <…>

5 мая мы с ним полетели. Он вплотную подошел к Дорнье-215 – немецкий бомбардировщик. Он его сбил, а я только смотрел; конечно, мне интересно был, я тоже пострелял, но, наверное, результаты плохие были. <…> Подполковник мне после сказал: «Они здорово стреляли в тебя». <…>

После этого я уже начал свою боевую карьеру. Потом попал в звено. Командиром звена был Герой Советского Союза гвардии капитан Лавейкин И.П., 1921 года рождения (Лавейкин Иван Павлович – отец космонавта Александра Лавейкина). Мы с ним почти ровесники, тоже молодой парень. На вид он, как мальчик. Когда мне сказали, что командир, я просто удивился, смотрю - капитан. У меня был хороший товарищ, тоже сержант – Быков (Быковский Евгений Власович). Командиром эскадрильи был Ефремов В.В. Они с нами занимались и натаскали, как говорят, на это дело. Когда Ефремов ушел в Москву работать инспектором, у нас командиром эскадрильи стал гвардии капитан Лавейкин. Я был старшим лётчиком, потом командиром звена, но я был всё ещё сержантом. В декабре 1942 г. дали старшего сержанта, а уже в марте 1943 г. присвоили звание младшего лейтенанта, в июле получил звание лейтенанта.
<…>
Мы прикрывали Холм (райцентр Калининской области). Около Холма я первый раз сбил «Юнкерса» с гвардии лейтенантом Штоколовым, он был ведущим. «Юнкерс» вышел из облаков, нас не видел. Я бил, бил и сбил. Потом еще телеграмму нам прислали, а я еще больше рад был. Это было в мае 1942 г. <…> Он мне в бак попал. Три пробоины сделал. Бензин вытек весь. Я долетел до аэродрома. Не долетел метров 50, упал, но попал в болото, машина сразу же завязла в болоте. Меня из машины выбросило в болото, лицом ударился. Сперва думал, что ногу сломал, потому что сапог выскочил, перевернулся. Потом смотрю – нормально. Тут женщины бегут, спрашивают: «Сильно побился?» Говорю: «Ничего». А глаз уже начал закрываться. Один красноармеец дал зеркальце, смотрю – лицо распухло. <…>
На мою машину попал фотоаппарат. Я ходил все время с аппаратом, почти всю ржевскую группировку сфотографировал.
<…>
После второго сбитого самолета меня представили к ордену Красного Знамени за все мои действия, а мне командующий дал орден Ленина, потому что снимки были очень хорошие и дали большую помощь наземным войскам. Генерал Конев дал мне орден Ленина.
На второй день в первом же бою сразу сбил двух истребителей противника. Потом другие ребята еще сбили. Когда же в этот день делали второй вылет, сбили моего друга Быковского. Он выпрыгнул с парашютом. У меня патронов уже не было, а «мессер» бил по Пескову. Я попал между «мессером» и Героем Советского Союза Песковым. Песков был уже подбит, и я между ними встал. Как видно, немец сильный лётчик был: он как ударил по мне, у меня машина загорелась. Пока я прикрывал Пескова, у меня сильно руки, ноги и лицо обгорели. Я пролетел немного, потом уже выпрыгнул с парашютом. Парашют был ещё порван, еле вылез из самолёта. На трёх тысячах он у меня загорелся. На тысяче метров я выпрыгнул на его сторону. Там лес был. Метрах на 100 я раскрыл парашют, он был порван, но всё-таки задержал падение. На 50 метрах я прыгнул. Там было болото. Я ногу вывихнул. Ожог был сильный, но я ничего не чувствовал. Только слышу, что кругом стреляют, а в лесу боя не было. Это было 3 августа [1942 г.] утром. Я скоро выскочил, начал бежать. Ориентировался я по солнцу, компаса не было. Вижу – где солнце поднимается, и на север пошёл. Когда я летел, видел где солнце. Ребята считали, что я уже погиб. Один только видел, что я выпрыгнул с парашютом, но никто ему не верит.

Сперва я хотел отлежаться, потом слышу – бегут. Бросил я перчатки, парашют и бежать. Но как там можно бежать по болоту? Я полз. Пистолет вынул, думаю: стрелять буду. Только я отбежал метров на 500 в лес, до лица дотронешься, больно. Потом слышу, из автомата кто-то стреляет, может быть, наши. Но разбираться я не стал, пошёл навстречу. Слышу – идут. Разговаривают, песни поют. Как говорят, «у страха глаза велики». Думаю – не наши песни. Лёг в болото, они прошли метров на 50 от меня. Я дальше пошёл. Прошёл так 18 километров. На пути я встретил малины много-много. Я сорвал её, хотел в рот положить, рот не раскрывается. Хочу говорить, не могу разговаривать. Потом, когда уже лес прошёл, вышел на опушку, потом ещё лес прошёл, я уже по своей территории шёл. Но это я уже после по карте определил. В лесу на окраинах бои шли, артиллерия стреляла. А тут ничего не было, поэтому я догадывался, что я на своей территории.
<…>
Я пошёл в санитарный батальон. Там меня перевязали, смазали чем-то. Потом я просил, чтобы не на машине, а на самолёте меня отправили, потому что я с утра ничего не ел, а меня завязали. Смотрю – раненые едят, у меня аппетит разгорелся, а я не могу ничего есть. Тут был лётчик, я спрашиваю его: «Можешь меня отвезти?» Показал, где аэродром. Говорю: «Они в полку будут меня лечить». Говорит: «Ладно». Меня положили в такую будку и повезли. Потом лётчик летал-летал, не нашёл нашего аэродрома, всё замаскировано было сильно, привёз обратно в госпиталь.

Я дал сестре денег: «Дайте телеграмму в полк, что я уже здоров». Может быть, она не дала телеграмму, но никто не пришёл. Я смотрю в окна, никто не приезжает. Меня отправили в Торжок, потом в Калинин, собственно не в сам Калинин, а в село Медное, там госпиталь 1774. Как раз я попал в челюстной госпиталь. Они меня из поильничка поили, всё жидкое давали, хлеб не мог есть. Потихонечку дело на поправку пошло. Исключительно внимательный медицинский персонал попался. Через месяц я уже мог писать правой рукой, а левая ещё сильно болела. Я написал письмо И.П.Лавейкину, адрес свой дал – Калинин. Подполковник Зайцев тогда поехал со (старшим политруком) Шилкиным. Они все госпитали объехали в Калинине, нет такого лётчика. Я думал, что если напишу село Медное, цензура зачеркнёт. Потом написал, думаю – что будет. И как только они получили письмо, подполковник Зайцев прилетел ко мне, привёз подарки, сказал, чтоя награждён орденом Ленина. Я сперва не поверил. Тут такая радость. На раненых сильное впечатление произвело, что, вот, сам командир полка прилетел. Он привез конфеты, печенье, вино. Вино, правда, мне пить нельзя было, так я раненым отдал. Я сказал подполковнику Зайцеву: «Заберите меня отсюда, мне уж надоело». Он сказал: «Как поправишься, в дом отдыха отправим». Они всё время ко мне залетали, покажут там что-нибудь в воздухе, чтобы я понял, что это они.
Потом я поправился, и 10 сентября меня отправили во фронтовой дом отдыха. Я немножко полежал, потом попросил Ефремова, чтобы меня пустили полетать. Там мой друг Женька был, он тоже ходатайствовал. В конце концов, мне дали потренироваться.
Женька потом погиб под Бельском (Евгений Быковский погиб под Старобельском), он дрался один против 18.

В первом же бою после выздоровления я рассчитался с противником: зажёг его. Ужасно обрадовался, что мог рассчитаться. Это было под Ржевом. Фриц, правда, уполз с парашютом, как и я, на глазах у всех, командир дивизии видел. После этого я начал воевать, уже злость появилась, правда, не сбивал самолеты.
В ноябре месяце я попал в дом отдыха, у меня ещё ожог болел: то там лопнет, то там, всё время лопалась кожа. Подполковник Зайцев отправил меня в дом отдыха. Потом весь полк поехал в Горький за машинами. Из дома отдыха я тоже сбежал. Мы получили машины и нас бросили на Юго-Западный фронт…»