Аренс против Рубасиньского: нестыковка показаний

Рубасиньский об установке крестов на могилах:
"Wracamy do Bauzugu. Koledzy do nas z pytaniami, po twarzach wyczuli, żeśmy wykryli jakąś tajemnicę. Na drugi dzień, w niedziele, zwerbowaliśmy kilku kolegów i znowu ruszamy do lasu. Nie odkopywaliśmy już mogił, bo i po co, ale postawiliśmy krzyż brzozowy. Inne były od tego dnia dyskusje w pociągu, a ci najbardziej uparci za tydzień poszli, żeby na mogile drugi krzyż postawić

I tak w kwietniu 1942 stanęły w katyńskim lesie dwa krzyże..."

Короткий перевод сути

Когда мы с приятелем вернулись из похода на могилы, товарищи засыпали нас вопросами. На другой день, в понедельник, разговоры продолжились. Образовалась группа, пожелавшая тоже сходить на могилы. Они уже не раскапывали могилы, но установили березовый крест. Разговоры на эту тему продолжались, и спустя еще неделю, при первой же возможности, в ближайший выходной, сходили еще раз и поставили на могилу еще крест.
Таким образом в апреле 1942 г. в катынском лесу было установлено два креста.

В показаниях ГФП, получается, Киселев рассказал о втором или третьем походе группы поляков на могилы. Больше похоже на второй, т. е. на первый поход группы. Это происходило, следовательно, в предпоследнее или последнее воскресенье апреля 1942 г. Поляки знали уже, куда идти, одолжили у него инструменты и вернули через час. Рубасиньский рассказывает, что другие участники бауцуга не поверили тому, что поляков убили советские ("У них была работа, они работали, а не занимались палачеством и сокрытием массовых убийств"). Поэтому, по-видимому, отправляясь на могилы, не взяли с собой инструментов, чтобы не вызывать подозрений у немцев. Одолжили у Киселева. Кроме лопаты и кирки, по-видимому, взяли у него еще топор, чтобы сделать кресты.
Так сходится.

Еще о рогатывке. Согласно Рубасиньскому, ее передали полячке русские, жившие в Гнездове. Как рассказывала полячка, рогатывку из вагона в проезжавшую мимо телегу с криком: "Еще Польска не сгинела!" забросил один из пленных. Конвоиры НКВД ее искали, но местные жители раньше их тайно передали ее полячке на сохранение.

Любопытны далее еще три момента.

1. Полячка якобы сказала, что всего поляков, привезенных на станцию Гнездово и захороненных в лесу было 3,5 тыс. Ту же самую цифру назвал якобы Киселев, добавив, что расстрелы, по всей видимости, происходили также и в Смоленске, а потому общее количество казненных поляков должно быть побольше. Откуда оба взяли такую цифру, совсем непонятно.
2. Киселев также сказал якобы Рубасиньскому, что пленных везли со станции в лес в грузовых автофургонах, в лесу уже были выкопаны к тому времени могилы, у которых их расстреливали и закапывали.
3. По словам Рубасиньского, после того как его товарищи установили кресты на могилах, их всех арестовали и долго с пристрастием допрашивали, после чего освободили, а это происходило задолго до весны 1943 г., когда немцы официально объявили об обнаружении могил.

В заключении комиссии Бурденко эпизод встречи Киселева с поляками не упоминается вообще. Там в одном месте говорится, что его вызвали на допрос впервые в конце 1942 г., а в другом - осенью 1942 г. Сообщается также, что тогда его особо не мытарили, а усиленно начали склонять к даче ложных показаний лишь когда вызвали повторно - в феврале 1943 г.

Почему советское следствие замолчало тот эпизод? Рубасиньский свидетельствует, что в конце войны он с товарищами воевал в АК, а в 1945 г. им довелось вновь побывать в Смоленске на польских могилах. Наверно, тогда были проблемы с их розыском, со своей стороны, у бывших тодтовцев вряд ли было желание привлекаться в качестве свидетелей. Если бы поляков смогли найти и они дали бы полезные советскому обвинению показания, обвинение это бы мало усилило, а свидетели могли повести себя еще непредсказуемым образом. Поэтому тогда проще было без них обойтись, пожалуй.

В Амтлихес этот эпизод отразился в показаниях Киселева, но не получил дальнейшего развития. В августе поляков перевели на новое место службы, а следствие, видимо, решило не привлекать их свидетелями по тем же соображениям, по каким это могла сделать комиссия Бурденко, - потому что они могли повести себя непредсказуемым образом, а без них, в принципе, обойтись было можно.

Но эпизод интересный сам по себе. Какую версию происхождения захоронений излагал Рубасиньскому Киселев на самом деле - советскую или немецкую?
Аналогично - жена почтальона? Немецкую версию они могли рассказывать, если к тому времени были завербованы немцами. На Киселева это меньше похоже (потому что версия комиссии Бурденко это отвергает, а немецкая версия и версия Рубасиньского подтверждают в явно недостаточной степени), а жена почтальона могла.

Крайне сомнительно, чтобы она делала это самостоятельно, по собственной инициативе. Но кто, как и почему мог ее подвигнуть на это?

И еще - почему она не упоминается в Амтлихес?

Между тем, это точно реальное лицо. Когда Стрыгин ездил в 2005 г. в Гнездово и опрашивал живых свидетелей, они поминали польскую семью почтальона, жену его походя, без эмоциональных положительных или отрицательных оценок, т. е. как ничем не примечательных жителей станционного поселка.

Надо разбирать показания Рубасиньского о полячке и Киселеве наидетальным образом, но пока вырисовывается следующая общая картина.
Почтальонша поведала о том, что в апреле 1940 г. в Гнездово прибыло 3,5 тыс. пленных поляков, со станции их куда-то увезли или увели, а теперь, говорят, нашлись их могилы. Если бы она прямо назвала виновными немцев, то жить ей оставалось бы считанные часы. Если бы назвала виновной НКВД, то тодтовцам незачем стало бы обращаться к немцам, так как ответы, которые они могли дать, были заведомо очевидны: виноваты большевики, ну и все. Для контроля, для "галочки", однако, можно было спросить (чтобы просто узнать реакцию), что именно поляки и сделали.
Не думаю, что полячка и тодтовцы были глупыми. Поэтому считаю, что рассказав о прибытии на станцию пленных в 1940 г. и о могилах в лесу, почтальонша, по-моему, не назвала прямо виновных. Так все логически сходится.
Не знаю, на самом ли деле она не знала местонахождения могил, однако понятно, что своим рассказом она не могла не подвигнуть рабочих на самостоятельные поиски. Поэтому их встреча в ближайшее последующее время с Киселевым не была случайной. Его дом находился достаточно близко от захоронения, вскрытого поздней ГФП (порядка одного км), и недалеко тоже от станции. Так как старик прекрасно знал окрестность, расположения могил он просто не мог не знать, а потому и указал их тодтовцам.
Повторял ли притом он цифру 3,5 тыс., названную ранее полячкой, неясно, тут Рубасиньский вполне мог напутать или присочинить. Это не так важно, а существенно, какую версию расстрела он излагал. По Рубасиньскому геббельсовскую, но мне это представляется сомнительным. Не потому что я просто верю показаниям Киселева комиссии Бурденко, а потому что факт путаного изложения им событий зафиксирован также в материалах комиссии Мэддена. А именно, он заявлял то то, что поляков НКВДисты расстреляли сразу по прибытии, то, что позднее польские пленные занимались дорожными работами в районе Гнездова.
Сейчас уже трудно разобраться в том, какую версию из двух, советскую или немецкую, он сам для себя считал ведущей. Здесь надо учесть, что он был 1870 г. р., т. е. на момент встречи с тодтовцами ему было 72 года, необразованный, простой крестьянин, вполне возможно, что со старческими дефектами психики, поэтому был неспособен складно рассказывать на публике тексты, которые заставляли его заучивать советские и немецкие следователи, хотя, вполне вероятно, что с перепугу он совершенно искренне пытался говорить в обоих случаях "как правильно".
Короче, бестолковый ненадежный свидетель, показания которого можно толковать решительно любым образом в зависимости от предпочтения имеющихся версий.

Если предположить такую интерпретацию, то получается, что ни полячка, ни Киселев на момент встречи с тодтовцами завербованы немцами не были. Целью полячки было рассказать соотечественникам о загадочной и трагичной судьбе пленных. Вероятно, почтальонша считала, что если бы не сделала этого, то это осталось бы вечной, навсегда закрытой тайной. Киселев попросту указал могилы, что не составляло для него труда, а рассказать внятно, когда и каким образом они образовались, был не в состоянии.
Поэтому-то по возвращении из первой вылазки среди поляков строителей, как свидетельствует Рубасиньский, и разгорелись жаркие споры о том, кто казнил. Если бы полячка и Киселев могли рассказать, что видели и точно знают, четко и ясно, убедительно, то споры не должны были разразиться.

И тогда, далее, немцам бы не было необходимости арестовывать тодтовцев, допрашивать с пристрастием, потому что для них все стало бы абсолютно ясно с буквально самых первых слов тодтовцев. А раз арестовывали и допрашивали, то, значит, ясности точно не было.

Полячка совсем не упоминается в Амтлихес и в опубликованном отчете комиссии Бурденко. Отсюда не следует, что она к следствиям не привлекалась. Возможно, в неопубликованных материалах следствий есть ее показания. Немецкие материалы до нас не дошли, они считаются уничтоженными, а советские доступны в ГАРФе. Поэтому остается их взять и просмотреть на этот предмет.

Из изложенного следует ряд и еще более глубоких логических следствий.
Если расстрел в 1941 г. был совершен немцами (вероятней всего, зондеркомандой), то из этого можно предполагать одно из двух. Немцы, с которыми имели дело тодтовцы, вскрывавшие могилы в апреле 1942 г., были достаточно в курсе того (в т. ч., вероятно, имели и самое прямое отношение к казням и захоронениям), или лишь в самых общих чертах, поскольку зондеркоманда их о том не информировала, либо оповещала в самых коротких словах.
Это, по-моему, достаточно ясно.
А из этого логически вытекает, что немцы, имевшие дело с тодтовцами в 1942 г., до того момента еще не додумались до идеи провокации. И лежали бы мертвые в могилах там до изгнания оттуда оккупантов, которые бы в отношении захоронений никаких действий бы вовсе не предпринимали.
Но весной 1942 г. немецкое преступление приобрело огласку. Пока это касалось только русских аборигенов, нацисты совершенно не беспокоились. Как бы в дальнейшем ни развернулись события, существовала масса вариантов для выхода сухими из воды. Убийство свидетелей, выполнение программы 1005 и т. п., например. Но как только в дело оказались посвященными поляки из Г. Г., ситуация качественно изменилась. Можно было, к примеру, поубивать всех тодтовцев, чтобы обрезать концы, но это не гарантировало полного сокрытия тайны. Кроме того, посвященными оказались и вермахтовцы арийцы, а с ними уже несравнимо сложней.
С другой стороны, минусы обнародования находки захоронений представлялось возможным обратить в плюсы, додумавшись до провокации и исполнив ее. До этого оставалось только додуматься.

В августе 1942 г. Было закончено строительство Беренхеле, объект сдали в эксплуатацию, и на обширной окрестности вокруг него стало возможным ослабить режим допуска, в т. ч. и на территории захоронений. Одновременно с тем следовало произвести обширный комплекс работ по маскировке объектов и прилегающей территории. Рубасиньский не сообщает, когда именно немцы арестовали и допрашивали его и его товарищей. Возможно, вскоре после апреля 1942 г., но вероятно также, что и поздней. Согласно показаниям Киселева комиссии Бурденко, впервые его вызвали на допрос в ГФП осенью 1942 г. Т. е. в то самое время, когда должен был производиться основной комплекс маскировочных работ. Одновременно туда был отправлен в командировку из Винницы Раддатц. По образованию он был археологом и служил в зенитных частях. Крайне сомнительно, чтоб он служил именно зенитчиков. Гораздо вероятней, в маскировочном подразделении зенитных войск. Во всяком случае, это прямо связано с его специальностью по образованию. Квалифицированный археолог с первого взгляда отличит древний курган от естественного холма, приблизительно укажет время захоронения и т. д. В заключении ЧГК о преступлениях гитлеровцев в Смоленской обл. говорится, что они использовали элементы существующих в Гнездове курганов для каких-то своих практических нужд. Формулировка туманная, непонятная. Со своей стороны, Раддатц в опубликованных своих записках указывал, что смоленские крестьяне варварски обращаются с курганами, разрывают их, чтоб добывать известняк для выжига.
Известно, что осенью 1942 г. он раскопал в Гнездове 4 кургана, сообщение о том отправил в немецкий археологический журнал, но опубликована заметка оказалась значительно позднее, уже в 1990-е гг. Сотрудница Винницкого исторического музея Потупчик сообщает, что в 1990-е гг. Раддатц прислал в музей зарисовки археологических находок, которые он обнаружил в 1942 г. на территории винницкой психбольницы, в расстрельном рву, где находились ее пациенты - жертвы массовой казни, произведенной зондеркомандой.
Как-то это предельно странно смотрится. Зенитчик фланирует по городу, случайно оказывается на месте массовой казни, случайно находит в расстрельном рву археологические древности и вскоре затем отправляется в командировку в Смоленск, где занимается в свободное от службы время археологическими раскопками.

У меня нет никаких сомнений, что подразделение Раддатца занималось маскировками не только военных объектов, но и мест совершения военных преступлений. В общем случае, маскировочные подразделения производили лесопосадки.

Так тут все становится на свои места. Вполне могло быть, что у сотрудников Гнездовского ГФП во второй половине 1942 г. не было вообще никаких связей с зондеркомандой, осуществившей расстрел, да и вообще сотрудники ГФП совсем ничего ни о чем не знали. Имели лишь факт: могилы, в них захороненные поляки, тодтовцы, которые раскапывали, невразумительные речи Киселева, более ничего. Что делать дальше? Как дальше поступать?
Команде Раддатца ничего не стоило засадить могилы молодыми сосенками. Эту работу они выполняли повседневно. Имелась одна только закавыка. Трупы лежали слишком близко к поверхности, чтобы сажать саженцы. Решается просто: снимаем верхние слои трупов, сажаем деревья. Попутно судебные медики изучают извлеченные трупы, что засвидетельствовал Килиан.

Разина сказал ему в октябре 1942 г., что череп, который Килиан увидел у него, принадлежит одному из 10 тыс. польских офицеров, якобы казненных НКВД в Катыни в апреле 1940 г.

Постольку возникновение идеи провокации можно датировать периодом между апрелем и октябрем 1942 г. Вероятнее всего, пожалуй, августом - сентябрем.

А из этого вытекают, в свою очередь, и дальнейшие более глубокие логические следствия. Очевидно, что комиссия патологоанатомов, действовавшая осенью 1942 г., могла вскрыть только сравнительно малое количество трупов. Не исключено даже, что и всего один-два. Предположим, что в черепах обнаружили пули калибров 8 и 9. В заключении комиссии Бурденко говорится, что небольшое количество пуль такого калибра и она нашла. То же, кажется, установила и комиссия Бутца.
О расстреле немцами поляков осенью 1941 г. следователи, занимавшиеся делом в 1942 г., могли ничего не знать вовсе. И тогда все сходится, становится понятным, почему в 1943 г. немцы совершенно неожиданно для самих себя обнаружили в черепах немецкие пули.

А отсюда тогда, в свою очередь, вытекает логический вывод, что подставы заговорщиков, гипотезу о которой я долгое время развивал, могло и не быть, что события поддаются объяснению другим, только что представленным мной, образом.

С другой стороны, нет также и данных, позволяющих утверждать, что высочайшая санкция на запуск катынского шоу была получена ранее конца февраля 1943 г. Вероятнее всего, ее дал Гитлер во время своего приезда в Смоленск 13 марта. А вся подготовительная работа, которую санкционировал Герсдорф и которая велась ранее того, начиная с примерно августа 1942 г., была исключительно его личной инициативой, позволявшей усиливать меры секретности в районе расположения штаба группы армий и польских захоронений, что использовалось также и в целях подготовки заговора.