Катынские сувениры в 1942 году

Вячеслав Сачков пишет:

Mythcracker пишет:

Вячеслав, английский текст "certain spot" переводится как "определённое место" или "определённая зона"

Предположим, на русский это выражение с английского переводится так. А какое тогда должно быть оригинальное немецкое выражение в соответствующем английском переводе, по-Вашему?

Не знаю. Но Вы ведь переводили с английского и строили Вашу теорию на этом английско-русском переводе, не так ли?

Даже в шведском языке есть выражение "han blev dödad på fläcken", что переводится как "его убили на месте", а не "его убили на пятне". Хотя слово "fläck" может также обозначать и "пятно".

Немецкий текст с показаниями Аренса в Нюрнберге:

http://www.zeno.org/Geschichte/M/Der+N%C3%BCrnberger+Proze%C3%9F/Hauptverhandlungen/Einhundertachtundsechzigster+Tag.+Montag,+1.+Juli+1946/Vormittagssitzung

Цитата :

Vormittagssitzung.

[301] VORSITZENDER: Ich habe folgendes bekanntzugeben:

Der Gerichtshof verfügt, daß alles Beweismaterial, das den Kommissionen vorgelegt wird und das die Verteidiger oder die Anklagevertreter benutzen wollen, durch diese als Beweismittel angeboten werden muß. Diese Beweismittel werden dann ein Teil des Protokolls werden, gegen den Einspruch erhoben werden kann.

Die Verteidiger für die Organisationen sollten damit beginnen, ihre Dokumentenbücher so schnell wie möglich zusammenzustellen und die Gesuche um Anfertigung der Übersetzungen einreichen.

Das ist alles.

Dr. Stahmer!

DR. STAHMER: Über die Vorgänge in Katyn enthält die Anklageschrift nur die Bemerkung: »Im September 1941 wurden 11000 kriegsgefangene polnische Offiziere im Katyner Wald in der Nähe von Smolensk getötet.«

Einzelheiten wurden durch die Russische Anklage vertretung erst in der Sitzung vom 14. Februar 1946 vorgetragen. Es wurde damals dem Gericht überreicht das Dokument USSR-54. Dieses Dokument ist ein amtlicher Bericht der Außerordentlichen Staatskommission, die mit der Untersuchung des Falles Katyn amtlich beauftragt war. Die Kommission kommt nach Vernehmung der Zeugen...

VORSITZENDER: Dr. Stahmer! Der Gerichtshof ist mit dem Dokument wohlvertraut und wünscht, daß Sie nur Ihre Beweismittel vorbringen. Das ist alles.

DR. STAHMER: Ich wollte nur hinzufügen, es handelt sich hier ja nach diesen Dokumenten um zwei Vorwürfe: Einmal, daß die Zeit der Erschießung jener polnischen Gefangenen in den Herbst 1941 fällt, die zweite Behauptung ist die, daß die Tötung ausgeführt wurde von einer deutschen Militärbehörde, die sich unter dem Decknamen »Stab des Baubataillons 537« verborgen hielt.

VORSITZENDER: Das steht doch alles im Dokument, nicht wahr? Ich sagte Ihnen eben, daß wir das Dokument kennen; wir wollen nur, daß Sie nur Ihre Beweismittel vorbringen.

DR. STAHMER: Dann werde ich als meinen ersten Gegenzeugen... Als Gegenbeweiszeugen rufe ich dann zunächst den Oberst Friedrich Ahrens auf den Zeu genstand.

[302] DR. SIEMERS: Herr Präsident! Ich habe eine Bitte vor Eröffnung der Beweisaufnahme über Katyn. Das Gericht hat beschlossen, daß drei Zeugen gehört werden dürfen und hatte angedeutet, daß im Interesse der Gleichheit auch die Anklage nur drei Zeugen bringen darf durch persönliche Vernehmung oder durch Affidavit. Im Interesse dieses gleichen Grundsatzes wäre ich dankbar, wenn die Sowjetdelegation, ebenso wie die Verteidigung, vor Beginn der Beweisaufnahme die Namen ihrer Zeugen angeben würde. Die Verteidigung hat die Namen der Zeugen bereits vor Wochen angegeben. Ich habe leider bisher vermißt, daß die Sowjetische Delegation im Interesse der Gleichheit der Behandlung der Verteidigung und der Anklage die Namen der Zeugen bisher nicht genannt hat.

VORSITZENDER: General Rudenko! Wollen Sie mir die Namen der Zeugen jetzt nennen?

GENERAL RUDENKO: Jawohl, Herr Vorsitzender.

Wir meldeten heute dem Generalsekretär des Gerichtshofs, daß die Sowjetische Anklagebehörde drei Zeugen zu rufen beabsichtigt: Professor Prosorowsky, Leiter der gerichtsmedizinischen Sachverständigenkommission, weiter den bulgarischen Staatsangehörigen Markov, Professor für Gerichtsmedizin an der Universität Sofia, der damals Mitglied der von den Deutschen zusammengestellten sogenannten Internationalen Kommission war und Professor Bazilevsky, der während der Zeit der deutschen Besatzung stellvertretender Bürgermeister von Smolensk war.

[Der Zeuge Ahrens betritt den Zeugenstand.]

VORSITZENDER: Geben Sie Ihren vollen Namen an.

ZEUGE FRIEDRICH AHRENS: Friedrich Ahrens.

VORSITZENDER: Sprechen Sie mir die Eidesformel nach: »Ich schwöre bei Gott, dem Allmächtigen und Allwissenden, daß ich die reine Wahrheit sagen, nichts verschweigen und nichts hinzufügen werde.«

[Der Zeuge spricht die Eidesformel nach.]

VORSITZENDER: Sie können sich setzen.

DR. STAHMER: Herr Zeuge! Haben Sie als aktiver Offizier der Deutschen Wehrmacht am zweiten Weltkrieg teilgenommen?

AHRENS: Ich habe selbstverständlich als aktiver Offizier am zweiten Weltkrieg teilgenommen.

DR. STAHMER: In welchem Range zuletzt?

AHRENS: Zuletzt als Oberst.

DR. STAHMER: Waren Sie auf dem östlichen Kriegsschauplatz eingesetzt?

[303] AHRENS: Jawohl.

DR. STAHMER: In welcher Eigenschaft?

AHRENS: Ich war Kommandeur eines Heeresgruppen-Nachrichtenregiments.

DR. STAHMER: Welche Aufgaben hatte Ihr Regiment?

AHRENS: Das Heeresgruppen-Nachrichtenregiment hatte die Aufgabe, die Nachrichtenverbindungen der Heeresgruppe zu den Nachbar- und unterstellten Verbänden herzustellen und zu halten und die für angehende Operationen notwendigen Verbindungen vorzubereiten.

DR. STAHMER: Hatte Ihr Regiment noch irgendwelche Sonderaufgaben?

AHRENS: Nein, mit Ausnahme der Pflicht, sich zu verteidigen und alles vorzubereiten und zu tun, um einen Überfall zu verhindern und sich so zur Wehr zu setzen mit den entsprechenden Kräften, um eine Inbesitznahme dieses Regimentsgefechtsstandes zu verhindern. Das war besonders wichtig für ein Heeres gruppen-Nachrichtenregiment beziehungsweise seinen Gefechtsstand, weil wir sehr geheimes Material in unserem Stabe haben mußten.

DR. STAHMER: Ihr Regiment war das Nachrichtenregiment 537. Gab es nun auch ein Baubataillon 537 mit der gleichen Nummer?

AHRENS: Eine Einheit gleicher Nummer ist mir während meiner Zeit bei der Heeresgruppe Mitte nicht bekanntgeworden. Ich glaube auch nicht, daß es eine solche Einheit gegeben hat.

DR. STAHMER: Und wem unterstanden Sie?

AHRENS: Ich unterstand dem Stabe der Heeresgruppe Mitte direkt, und zwar hier, während der ganzen Dauer meiner Zugehörigkeit zur Heeresgruppe, der Person des Generals Oberhäuser. Verteidigungsmäßig unterstand das Regiment, und zwar der Regimentsstab mit seiner ersten Abteilung, die in unmittelbarer Nähe des Regimentsstabes lag, zeitweise dem Kommandanten von Smolensk. Alle Befehle, die ich von dieser letztgenannten Dienststelle bekam, gingen über General Oberhäuser, der ihnen zustimmte oder die Verwendung des Regiments ablehnte. Ich habe also ausschließlich Befehle von General Oberhäuser erhalten.

DR. STAHMER: Wo war Ihr Stab untergebracht?

AHRENS: Ich habe eine Skizze angefertigt über die Lage des Stabes westlich Smolensk.

DR. STAHMER: Ich lasse Ihnen diese Skizze überreichen. Erklären Sie, ob das Ihre Skizze ist?

AHRENS: Diese Skizze ist von mir aus dem Gedächtnis gezeichnet.

[304] DR. STAHMER: Ich lasse Ihnen noch eine zweite Skizze überreichen. Ich bitte, auch die anzusehen und mir zu sagen, ob diese die Situation richtig wiedergibt?

AHRENS: Ich darf kurz diese Skizze erklären: Am rechten Rand, der große rote Fleck, ist die Stadt Smolensk. Westlich von Smolensk, beiderseits der Straße nach Witebsk, war der Stab der Heeresgruppe mit dem Korps der Luftwaffe untergebracht, und zwar südlich Krassny Bor. In meiner Skizze habe ich den genauen Unterbringungsraum der Heeresgruppe Mitte angegeben.

Der in meiner Skizze dunkel umrandete Teil war sehr eng von Truppen, die unmittelbar zur Heeresgruppe gehörten, belegt. Es war in diesem Raum kaum ein Haus frei. Von meinem Regiment lag der Regimentsstab in dem sogenannten Katyner Wäldchen, Das ist von dem Gesamtwald um Katyn der in der Skizze markierte weiße Fleck, ein ungefähr einen Quadratkilometer großer Wald. Am Südrand dieses Katyner Wäldchens lag das sogenannte Dnjepr-Schlößchen des Regimentsstabsquartiers. Zweieinhalb Kilometer ostwärts vom Regimentsstabsquartier die erste Kompanie des Regiments, die Betriebskompanie für den Fernsprech-Fernschreibebetrieb der Heeresgruppe, und ungefähr drei Kilometer westlich des Regimentsstabsquartiers die Funkkompanie. In einem Umkreis von ungefähr einem Kilometer waren vom Regimentsstabsquartier keine Gebäude.

Dieses Haus, ein zweistöckig gebautes großes Haus mit ungefähr 14 bis 15 Räumen, mehreren Badeeinrichtungen, einem Kino, einem Schießstand, Garagen, Sauna und so weiter, war für die Unterbringung des Regimentsstabes sehr geeignet; und das Regiment hat diesen Gefechtsstand dauernd behalten.

DR. STAHMER: Lagen in der Nähe auch höhere Stäbe?

AHRENS: Höhere Stäbe, wie die bereits erwähnte Heeresgruppe, ein Korpsstab der Luftwaffe und einige Abteilungsstäbe; dann der Eisenbahnbevollmächtigte der Heeresgruppe in Ghesdowo in einem Sonderzug.

DR. STAHMER: Es ist hier nun vorgetragen worden, daß manche Vorgänge, die sich in Ihrer Umgebung zugetragen haben, sehr geheimnisvoll und verdächtig gewesen seien. Ich bitte daher, die folgenden Frage in besonders sorgfältig zu beantworten.

Wie viele Deutsche waren im Stabe, und welche Dienststellungen bekleideten sie?

AHRENS: Ich hatte im Stäbe zunächst drei, dann zwei Offiziere und ungefähr 18 bis 20 Unteroffiziere und Mannschaften; so wenig, wie ich in meinem Regimentsstabe haben mußte. Es war beim Regimentsstab jeder Mann ausgefüllt.

DR. STAHMER: Hatten Sie russisches Personal in Ihrem Stabe?

[305] AHRENS: Jawohl. Wir hatten vier Hilfswillige und einiges weibliches Personal aus der unmittelbaren Umgebung des Regimentsstabsquartiers. Die Hilfswilligen sind dauernd beim Regimentsstab geblieben, während das weibliche Personal ab und zu wechselte. Einige dieses weiblichen Personals waren auch aus Smolensk und wohnten in einem Sonderhaus beim Regimentsstab.

DR. STAHMER: Hat dieses russische Personal von Ihnen besondere Verhaltungsmaßregeln erhalten?

AHRENS: Ich habe allgemein Verhaltungsmaßregeln für das Regimentsstabsquartier gegeben, die sich nicht allein auf das russische Personal bezogen. Ich erwähnte schon, daß die Geheimhaltungspflicht dieses Regimentsstabes, der nicht nur die Lagekarten der Heeresgruppe, sondern auch seiner Nachbarverbände führte und in der auch die Absichten der Heeresgruppe klar erkennbar waren, – daß es meine Pflicht war, dieses Material besonders geheimzuhalten. Ich habe infolgedessen die Räume, in denen sich dieses Material befand, für den gewöhnlichen Verkehr sperren lassen. Zutritt hatten nur die von mir Genehmigten, im allgemeinen Offiziere, aber auch einige besonders vereidigte Unteroffiziere und Mannschaften.

DR. STAHMER: Auf welche Zimmer bezog sich dieses Betretungsverbot?

AHRENS: Das bezog sich in erster Linie auf das Zimmer des Fernsprech-Sachbearbeiters; es bezog sich auf mein Zimmer und teilweise, allerdings etwas gelockert, auf das Zimmer des Adjutanten. Alle übrigen Räume des Hauses und des Grundstückes waren frei.

VORSITZENDER: Dr. Stahmer! In welcher Hinsicht steht die Aussage über die Zustände in diesem Stabsquartier in erheblichem Zusammenhang mit der Frage?

DR. STAHMER: In dem russischen Dokument ist die Behauptung aufgestellt, daß es in diesem Stabsgebäude besonders geheimnisvoll zugegangen sei, daß dem russischen Personal von dem Oberst Ahrens dringendes Schweigeverbot auferlegt worden sei, daß die Zimmer verschlossen gewesen seien und daß es nur gestattet gewesen sei, mit Posten die Zimmer zu betreten. Ich habe mit Rücksicht darauf diese Fragen gestellt, um aufzuklären, daß diese Vorgange durchaus ihre natürliche Erklärung finden in den Aufgaben, die dem Regiment gestellt waren und der Geheimhaltung, die mit diesen Aufgaben notwendigerweise verbunden waren. Aus diesem Grunde habe ich diese Frage gestellt. Ich darf zur...

VORSITZENDER: Sehr gut.

DR. STAHMER: Ich bin gleich zu Ende mit diesen Fragen.

[Zum Zeugen gewandt:]

War der Katyner Wald abgesperrt und durch Posten besonders streng bewacht?

[306] Herr Präsident! Ich darf zu dieser Frage bemerken, es war auch hier die Behauptung aufgestellt, diese Absperrung sei erst durch das Regiment eingeführt worden. Früher sei der Wald frei zugänglich gewesen, und man folgert auch daraus etwas zuungunsten des Regiments.

AHRENS: Um dem Regimentsstabsquartier die Fliegerdeckung zu sichern, habe ich verhindert, daß in unmittelbarer Nähe des Regimentsstabsquartiers Abholzungen für Brennmaterial vorgenommen wurden. Es war in diesem Winter so, daß die Truppenteile Holz schlugen, wo sie es kriegten. Am 22. Januar hatte ich einen ziemlich schweren Fliegerangriff, bei dem ein halbes Haus weggerissen war. Eine andere Unterkunft zu kriegen, war gar nicht möglich bei der Enge des Raumes, und ich habe dann vermehrt und verstärkt dafür gesorgt, daß uns dieser an sich schon lichte Mischwald als Deckung erhalten bleibt. Da ich aber ein Gegner von Verbotstafeln bin, habe ich in Versform andere Truppenteile darauf hingewiesen, daß sie uns unsere Bäume zur Fliegerdeckung lassen. Der Wald war auch nicht abgesperrt, insonderheit nicht der Weg, der natürlich befahrbar freigehalten werden mußte bei dem starken Meldeverkehr; sondern ich habe lediglich hin und wieder Posten in den Wald geschickt, um nachzusehen, ob uns die Bäume erhalten bleiben.

DR. STAHMER: Die Anklagebehörde...

VORSITZENDER: Ich bitte Sie, uns zu einer Ihnen genehmen Zeit die Daten anzugeben; das Datum, wann diese Einheit das Hauptquartier bezogen hat und wann sie es verlassen hat.

DR. STAHMER: Jawohl, Herr Präsident.

[Zum Zeugen gewandt:]

Wann hat Ihre Einheit dieses Dnjepr-Schlößchen bezogen, Ihr Regiment?

AHRENS: Soweit mir bekannt ist, ist dieses Haus gleich nachdem die Kampftruppen dieses Gelände verließen, im August 1941, mit den anderen Unterkunftsräumen der Heeresgruppe beschlagnahmt und durch Vorkommandos besetzt worden und ist dann dauernd, solange ich da war, bis zum August 1943 vom Regimentsstab besetzt geblieben.

DR. STAHMER: Also im August 1941 war es zunächst ein Vorkommando, wenn ich Sie recht verstehe?

AHRENS: Soweit mir das bekannt ist, jawohl.

DR. STAHMER: Wann ist der Stab gekommen?

AHRENS: Einige Wochen später.

DR. STAHMER: Wer war damals Regimentskommandeur?

[307] AHRENS: Mein Vorgänger war der Oberst Bedenck.

DR. STAHMER: Wann haben Sie das Regiment übernommen?

AHRENS: Ich kam zur Heeresgruppe in der zweiten Hälfte des November 1941 und habe nach Einarbeitung und Übergabe Ende November, soweit ich mich erinnere, am 30. November, die Führung des Regiments übernommen.

DR. STAHMER: Fand eine ordnungsmäßige Übergabe von Bedenck an Sie statt?

AHRENS: Es fand eine sehr genaue, eingehende und langwierige Übernahme statt bei den sehr umfangreichen Aufgaben dieses Regiments. Es kam hinzu, daß mein Vorgesetzter, der General Oberhäuser, ein außerordentlich in alles eingehender Vorgesetzter war und sich auch persönlich sehr genau überzeugte, ob ich nach den Übergabeverhandlungen und Einweisungen in der Lage war, voll die Aufgaben des Regiments zu übernehmen.

DR. STAHMER: Es ist weiter von der Anklagebehörde behauptet worden und als verdächtig bezeichnet worden, daß in dem Wald häufig geschossen wurde. Ist das richtig, und worauf ist das zurückzuführen?

AHRENS: Ich habe schon erwähnt, daß eine der Hauptaufgaben dieses Regimentsstabes darin bestand, alles vorzubereiten, um einen Überfall abwehren zu können. Bei den wenigen Leuten, die ich in dem Regimentsstab hatte, mußte ich organisatorisch dafür sorgen, daß ich in kürzester Zeit Entsatzkommandos heranbekam. Diese wurden gebildet mittels Funkverbindung mit dem Regimentsstab, und ich befahl, daß Verteidigungsübungen gehalten und Verteidigungsanlagen um das Regimentsstabsquartier gebaut und in diesen Anlagen geübt wurde, gemeinsam mit den Angehörigen des Regimentsstabes. Ich habe zum Teil diese Übungen selbst abgehalten, und es ist selbstverständlich hierbei auch geschossen worden, insonderheit schon deshalb, weil wir uns auf Nachtkämpfe vorzubereiten hatten.

DR. STAHMER: Zu Ihrem Stabsgebäude und in Ihrem Stabsgebäude soll nun ein sehr lebhafter und verdächtiger Verkehr gewesen sein. Beschreiben Sie ganz kurz, wie es sich mit diesem Verkehr verhalten hat.

AHRENS: Zum Regimentsstabsquartier war ein außerordentlich lebhafter Verkehr, der noch erhöht wurde, da ich das Haus im Frühjahr 1941 wieder aufbauen ließ. Ich erwähnte, daß es durch einen Fliegerangriff zerstört war. Aber auch durch die Übungen, die dort abgehalten wurden, verstärkte sich selbstverständlich der Verkehr. Die vorne eingesetzten Abteilungen, 300 und 400 Kilometer vom Regimentsstabsquartier entfernt, mußten und konnten [308] nur durch persönliche Fühlungnahme mit dem Regiment arbeiten... mit dem Regimentsstab arbeiten.

DR. STAHMER: Es soll auch ein starker Lastwagenverkehr stattgefunden haben, der als verdächtig bezeichnet ist.

AHRENS: Außer unserer Versorgung, die ja verhältnismäßig gering war, wurden die Kommandos, wie ich eben erwähnte, durch Lastwagen herangefahren, aber zum Beispiel auch das ganze Baumaterial, was ich brauchte. Sonst ist der Verkehr nicht übermäßig stark gewesen.

DR. STAHMER: Haben Sie Kenntnis davon erlangt, daß etwa 25 Kilometer westlich Smolensk sich drei russische Gefangenenlager befunden hatten, die ursprünglich mit Polen belegt waren und von den Russen aufgegeben wurden bei der Annäherung der Deutschen im Juli 1941?

AHRENS: Ich war seinerzeit noch nicht da. Ich habe aber nie während meiner ganzen Zeit in Rußland einen Polen gesehen, noch von Polen gehört.

DR. STAHMER: Es wird behauptet, es sei aus Berlin ein Befehl ergangen, polnische Kriegsgefangene zu erschießen. Haben Sie von einem solchen Befehl Kenntnis erhalten?

AHRENS: Nein, ich habe nie von einem solchen Befehl etwas gehört.

DR. STAHMER: Haben Sie etwa von einer anderen Dienststelle einen solchen Befehl erhalten?

AHRENS: Ich sagte eben schon, daß ich von einem solchen Befehl nie etwas gehört habe. Ich habe ihn also auch nicht erhalten.

DR. STAHMER: Sind auf Ihre Anweisung, unmittelbare Anweisung, Polen erschossen worden?

AHRENS: Es sind auf meine Anweisung keine Polen erschossen worden. Es ist auf meine Anweisung überhaupt niemand erschossen worden. Ich habe solch einen Befehl in meinem Leben nie gegeben.

DR. STAHMER: Nun sind Sie erst im November 1941 gekommen. Haben Sie etwas davon gehört, daß Ihr Vorgänger, Oberst Bedenck, ähnliche Maßnahmen veranlaßt hat?

AHRENS: Ich habe davon nichts gehört. Ich habe aber mit meinem Regimentsstab, mit dem ich eindreiviertel Jahre eng zusammengewohnt habe, eine derartig innige Verbindung gehabt – ich kannte meine Leute genau und sie mich auch –, daß ich felsenfest davon überzeugt bin, daß diese Tat weder von meinem Vorgänger noch von irgendeinem Angehörigen meines ehemaligen Regiments begangen sein kann. Ich hätte unbedingt mindestens andeutungsweise hiervon erfahren.

[309] VORSITZENDER: Dr. Stahmer! Dies ist doch eine Beweiserörterung, aber keine Beweisführung. Er sagt Ihnen, was seiner Meinung nach sich zugetragen haben könnte.

DR. STAHMER: Ich habe die Frage gestellt, ob er von seinen Regimentsangehörigen davon erfahren hat.

VORSITZENDER: Die Antwort darauf wäre dann wohl »nein« – nämlich, daß er davon nichts gehört hat –, nicht, daß er überzeugt war, er habe es nicht getan.

DR. STAHMER: Sehr gut.

[Zum Zeugen gewandt:]

Haben Sie nach Ihrem Eintreffen in Katyn wahrgenommen, daß sich im Katyner Wald ein Grabhügel befand?

AHRENS: Kurz nachdem ich kam – das Gelände war verschneit – bin ich darauf hingewiesen worden von meinen Soldaten, daß sich an einer Stelle auf einer Art Hügel, den man nicht genau als solchen ansprechen konnte, ein Birkenkreuz befinden solle. Dieses Birkenkreuz habe ich gesehen. Ich habe dann im Verlauf des Jahres 1942 immer wieder von meinen Soldaten gehört, daß hier in unserem Wald Erschießungen stattgefunden haben sollten, hierauf zunächst aber nichts gegeben. Allerdings im Sommer 1942 ist in einem Befehl der Heeresgruppe des späteren Generals von Harsdorff auf diese Gespräche hingewiesen worden. Er sagte mir, er habe auch davon gehört.

DR. STAHMER: Hat sich diese Erzählung später als wahr erwiesen?

AHRENS: Sie hat sich als wahr erwiesen, und ich habe durch einen reinen Zufall auch festgestellt, daß hier tatsächlich eine Grabstelle war, und zwar im Winter 1943, ungefähr im Januar oder Februar, wo ich zufällig in diesem Wald einen Wolf sah und zunächst nicht glaubte, daß es sich um einen Wolf handeln konnte, dann aber den Spuren mit einem Fachmann nachging und hier Scharrstellen an diesem Hügel mit dem Birkenkreuz sah. Ich habe feststellen lassen, was es für Knochen sind. Die Ärzte sagten mir: Menschenknochen. Ich habe daraufhin dem Kriegsgräberfürsorgeoffizier von der Tatsache Meldung gemacht, da ich glaubte, daß es sich um ein Gefallenengrab handelte, von denen es mehrere in unserer unmittelbaren Umgebung gab.

DR. STAHMER: Wie kam es nun zu den Ausgrabungen?

AHRENS: Darüber bin ich im einzelnen nicht unterrichtet. Es kam eines Tages Professor Dr. Butz im Auftrage der Heeresgruppe zu mir und teilte mir mit, daß er in meinem Wäldchen Ausgrabungen auf Grund von Gerüchten vornehmen müsse und mich hierüber zu informieren hätte, daß das geschähe – die Ausgrabungen in meinem Walde.

[310] DR. STAHMER: Hat Professor Butz Ihnen später Einzelheiten über das Ergebnis seiner Ausgrabungen erzählt?

AHRENS: Er hat mir Einzelheiten erzählt ab und zu, und zwar erinnere ich mich, daß er mir sagte, den schlüssigen Beweis zu haben über den Zeitpunkt der Erschießung. Er zeigte mir unter anderem Briefe, an die ich mich nicht mehr sehr genau erinnere. Erinnern tue ich mich aber an eine Art Tagebuch, das er mir herüberreichte, wo Daten auf Daten folgten mit einigen schriftlichen Bemerkungen, die ich nicht lesen konnte, weil sie polnisch geschrieben waren.

Er erklärte mir dazu, daß diese Aufzeichnungen von einem polnischen Offizier gemacht seien über die vergangenen Monate und daß zum Schluß – das Tagebuch endete mit dem Frühjahr 1940 – die Befürchtung in diesen Zeilen stand, daß ihnen etwas Schreckliches bevorstünde. Das ist nur dem Sinne nach wiedergegeben.

DR. STAHMER: Hat er Ihnen weitere Angaben über den Zeitpunkt, in dem nach seiner Annahme die Erschießungen stattgefunden haben, mitgeteilt?

AHRENS: Herr Professor Butz war nach den Beweisstücken, die er gefunden hatte, überzeugt, daß die Erschießungen im Frühjahr 1940 stattgefunden hatten und hat diese Überzeugung mehrfach in meiner Gegenwart zum Ausdruck gebracht, auch später noch, als Kommissionen die Grabstelle besichtigten und ich anschließend mein Haus zur Verfügung stellen mußte, um diese Kommissionen aufzunehmen. Ich persönlich hatte weder mit den Ausgrabungen noch mit den Kommissionen das geringste zu tun. Ich hatte nur das Haus zur Verfügung zu stellen als Hausherr mit den entsprechenden Pflichten.

DR. STAHMER: Es wird behauptet, daß im März 1943 auf Lastkraftwagen Leichen von außerhalb nach Katyn geschafft worden sind und in diesem Wäldchen beigesetzt wurden. Ist Ihnen davon etwas bekannt?

AHRENS: Davon ist mir nichts bekannt.

DR. STAHMER: Hätten Sie es wahrnehmen müssen?

AHRENS: Ich hätte es wahrnehmen müssen; mindestens wäre es mir aber von meinen Offizieren gemeldet worden, denn meine Offiziere waren dauernd auf dem Regimentsgefechtsstand, während ich als Regimentskommandeur natürlich sehr viel unterwegs war. Der Offizier, der seinerzeit dauernd da war, war der Oberleutnant Hodt, dessen Adresse mir gestern abend durch Brief bekanntgeworden ist.

DR. STAHMER: Wurden bei den Ausgrabungen russische Gefangene beschäftigt?

AHRENS: Soweit ich mich erinnere, ja.

DR. STAHMER: Können Sie angeben in welcher Zahl?

[311] AHRENS: Ich kann das nicht genau angeben, denn ich habe mich um die Ausgrabungen nicht mehr gekümmert, weil dieser pestilenzartige Gestank um unser Haus in uns einen Ekel erregte, glaube aber, die Zahl schätzen zu können mit 40 bis 50 Leuten.

DR. STAHMER: Es ist die Behauptung aufgestellt, daß diese später erschossen worden seien, ist Ihnen darüber etwas bekannt?

AHRENS: Davon ist mir nichts bekannt und davon habe ich auch nie gehört.

DR. STAHMER: Ich habe keine weiteren Fragen mehr, Herr Präsident.

FLOTTENRICHTER OTTO KRANZBÜHLER, VERTEIDIGER DES ANGEKLAGTEN DÖNITZ: Herr Oberst! Haben Sie selbst einmal mit irgendwelchen Landeseinwohnern über die Beobachtungen des Jahres 1940 gesprochen?

AHRENS: Ja. Ich hatte Anfang 1943 bei meinem Regimentsstab ein russisches Ehepaar wohnen in unmittelbarer Nähe, 800 Meter von uns entfernt. Diese Leute waren Imker, ich bin persönlich auch Imker, und ich kam mit diesem Ehepaar in nähere Berührung. Als die Ausgrabungen stattgefunden hatten, ungefähr im Mai 1943, habe ich Ihnen gesagt, daß sie doch eigentlich wissen müßten, da sie unmittelbar neben dieser Grabstelle wohnten, wann diese Erschießungen stattgefunden hätten. Da haben diese Leute mir gesagt, daß es im Frühjahr 1940 gewesen sei und daß auf dem Bahnhof Gnesdowo in Eisenbahnwaggons von 50 Tonnen über 200 uniformierte Polen angekommen seien und dann mit Lastkraftwagen in das Wäldchen geschafft worden wären. Sie hätten viel Schießereien und auch Schreie gehört.

FLOTTENRICHTER KRANZBÜHLER: War der Bevölkerung damals dieses Wäldchen nicht zugänglich?

AHRENS: Wir haben...

VORSITZENDER: Das ist eine Suggestivfrage. Ich glaube, Sie sollten keine Suggestivfragen stellen.

FLOTTENRICHTER KRANZBÜHLER: [zum Zeugen gewandt]

Wissen Sie etwas darüber, ob der Bevölkerung das Wäldchen zugänglich war?

AHRENS: Das Wäldchen war umzäunt und war nach Aussage von Einwohnern zur russischen Zeit für Zivilisten nicht betretbar. Die Reste des Zaunes waren noch vorhanden als ich da war, und zwar ist in meiner Skizze dieser Zaun angegeben mit einem schwarzen Strich.

FLOTTENRICHTER KRANZBÜHLER: Haben Sie sich beim Beziehen des Dnjepr-Schlößchens danach erkundigt, wem das Haus früher gehörte?

[312] AHRENS: Ich habe mich danach erkundigt, weil mich das interessierte. Das Haus war recht eigentümlich gebaut. Es hatte eine Kinoanlage, es hatte einen eigenen Schießstand, und mich hat das schon interessiert. Ich habe darüber aber etwas Bestimmtes während meiner ganzen Zeit dort nicht erfahren können.

FLOTTENRICHTER KRANZBÜHLER: Sind außer den Massengräbern in der Umgebung des Dnjepr-Schlößchens auch andere Gräber gefunden worden?

AHRENS: Es sind in unmittelbarer Nähe des Hauses – ich habe das in meiner Skizze durch einige Pünktchen angedeutet – weitere kleinere Gräber gefunden worden mit verwitterten Leichen, auseinandergefallenen Skeletten, und zwar Gräber mit sechs bis acht – oder auch einigen mehr – Skeletten, die von Männern und Frauen herstammten. Ich konnte das als Laie sehr gut erkennen, weil die meisten Gummischuhe anhatten, die voll erhalten waren, aber es fanden sich auch Handtaschenreste.

FLOTTENRICHTER KRANZBÜHLER: Wie lange lagen diese Skelette dort in der Erde?

AHRENS: Das vermag ich nicht zu sagen, ich weiß nur, daß sie verwittert und auseinandergefallen waren. Die Knochen waren erhalten, nur die Skelette waren nicht mehr zusammenhängend.

FLOTTENRICHTER KRANZBÜHLER: Danke, das ist alles.

DR. HANS LATERNSER, VERTEIDIGER FÜR GENERALSTAB UND OBERKOMMANDO: Herr Präsident...

VORSITZENDER: Dr. Laternser! Sie kennen doch die Verfügung des Gerichtshofs.

DR. LATERNSER: Jawohl.

VORSITZENDER: Nun, Sie haben kein Recht, diesem Zeugen hier Fragen vorzulegen.

DR. LATERNSER: Herr Präsident! Ich wollte gerade in diesem außergewöhnlichen Falle Sie bitten, mir die Befragung...

VORSITZENDER: Ich habe Ihnen eben gesagt, daß Sie ja die Verfügung des Gerichtshofs kennen. Der Gerichtshof wird Sie nicht anhören. Wir haben bereits mehrmals auf Grund Ihrer Einsprüche hierüber entschieden, und der Gerichtshof wird Sie nicht anhören.

DR. LATERNSER: Herr Präsident! Die Sache Katyn ist eine der schwersten Beschuldigungen, die gegen die Gruppe erhoben wird.

VORSITZENDER: Der Gerichtshof ist sich vollständig im klaren über die Art der Beschuldigungen wegen Katyn. Der Gerichtshof hat nicht die Absicht, in diesem Fall Ausnahmen zu machen und wird Ihnen deshalb kein Gehör schenken. Wollen Sie sich bitte setzen?

[313] DR. LATERNSER: Ich erkläre, Herr Präsident, daß ich mich dadurch in meiner Verteidigung außerordentlich beschränkt fühle.

VORSITZENDER: Wie Dr. Laternser genau weiß, hat er das Recht, vor der Kommission den Antrag auf Vorladung jedes Zeugen zu stellen, der hier gerufen wird und dessen Aussage für den Fall der Organisation, die Dr. Laternser vertritt, Bedeutung hat. Ich will nichts weiter hören.

DR. LATERNSER: Der Weg, auf den mich Herr Präsident verweisen, hat keine praktische Bedeutung. Ich kann nicht alle Zeugen, die hier erscheinen, vor die Kommission rufen lassen.

VORSITZENDER: Dr. Siemers! Sie vertreten den Angeklagten Dönitz, nicht wahr, oder Raeder?

DR. SIEMERS: Raeder.

VORSITZENDER: Falls die Fragen, die Sie stellen wollen, nicht besonders auf den Fall Raeder Bezug haben, ist der Gerichtshof nicht bereit, ein weiteres Verhör anzuhören. Die Fragen sind von Dr. Stahmer allgemein behandelt worden und auch von Dr. Kranzbühler. Falls Sie nicht Fragen stellen wollen, die sich besonders auf den Fall Raeder beziehen, wird Ihnen der Gerichtshof kein Gehör schenken.

DR. SIEMERS: Herr Präsident! Ich hatte lediglich angenommen, daß ich aus zwei Gründen Fragen stellen könnte. Einmal, weil das Gericht selbst erklärt hat, daß im Rahmen der Verschwörung alle Angeklagten beteiligt sind und zweitens, weil Großadmiral Raeder nach der Darstellung der Anklage auch als Mitglied der angeblich verbrecherischen Organisationen, Generalstab und OKW, angeklagt wird, und infolgedessen wollte ich lediglich zwei oder drei ergänzende Fragen stellen.

VORSITZENDER: Dr. Siemers! Falls Beschuldigungen erhoben würden, die den Fall gegen Raeder beeinflussen könnten, würde Ihnen der Gerichtshof gestatten, Fragen zu stellen. Aber es liegt kein Vorwurf vor, der den Angeklagten Raeder mit diesen Beschuldigungen über den Katyner Wald in irgendeine Verbindung bringt.

DR. SIEMERS: Ich bin dem Gericht für diese Feststellung dankbar.

DR. LATERNSER: Herr Präsident! Ich bitte, noch etwas fragen zu dürfen. Ich bitte, die Anklagebehörde zu fragen, wem der Fall Katyn zur Last gelegt werden soll?

VORSITZENDER: Ich habe nicht die Absicht, solche Fragen zu beantworten. Die Anklagebehörde kann jetzt, falls sie es wünscht, ihr Kreuzverhör beginnen.

OBERJUSTIZRAT L. N. SMIRNOW, HILFSANKLÄGER FÜR DIE SOWJETUNION: Zeuge! Geben Sie mir bitte genau die Zeit an, wann Sie sich in dem Gebiet von Smolensk befanden?

[314] AHRENS: Ich habe diese Frage schon beantwortet, von der zweiten Hälfte November 1941 ab.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Ich bitte Sie, mir ferner zu sagen, wo Sie sich vor der zweiten Hälfte 1941 befanden.

Hatten Sie überhaupt irgendeine Beziehung zu Katyn oder Smolensk oder allgemein zu dieser Gegend? Waren Sie zum Beispiel im September oder Oktober 1941 persönlich dort?

AHRENS: Nein, ich war nicht dort.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Das bedeutet also, daß Sie nicht wissen, und Sie wissen auch nicht, welche Ereignisse sich im September oder Oktober 1941 im Walde von Katyn abgespielt haben?

AHRENS: Ich war zu der Zeit nicht dort. Ich habe aber vorher erwähnt, daß ich...

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Nein, nein, mich interessiert in diesem Fall nur die kurze Frage: Waren Sie persönlich dort? Konnten Sie persönlich sehen, was dort vor sich ging oder nicht?

VORSITZENDER: Er sagt, er war nicht dort.

AHRENS: Nein, das konnte ich nicht sehen.

VORSITZENDER: Er sagt doch, daß er im September oder Oktober 1941 nicht dagewesen ist.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Ich danke Ihnen, Herr Präsident.

[Zum Zeugen gewandt:]

Vielleicht erinnern Sie sich an die Familiennamen der russischen Arbeiterinnen, die im Landhause im Wäldchen von Katyn arbeiteten?

AHRENS: In verschiedenen Häusern haben diese weiblichen Angestellten nicht gearbeitet, sondern sie haben lediglich als Küchenhilfskräfte in unserem Dnjepr-Schlößchen gearbeitet. Die Namen habe ich überhaupt nicht gekannt.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Das heißt, die russischen Arbeiterinnen waren nur in dem Schlößchen, das im Katyner Wald gelegen war, in dem Landhaus, in dem der Stab einquartiert war, beschäftigt?

AHRENS: Ich glaube, daß diese Frage nicht gut übersetzt ist. Ich habe sie nicht verstanden.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Ich frage Sie, ob die russischen Arbeiterinnen nur auf dem Landsitz in den Kosig-Bergen, in dem der Stab einquartiert war, arbeiteten? Ist das richtig?

AHRENS: Diese Arbeiterinnen waren beim Regimentsstab tätig als Küchenhilfskräfte und haben als Küchenhilfskräfte auf unserem Grundstück... darunter verstehe ich dieses Haus mit den beiliegenden Häusern, zum Beispiel im Stall, der Garage, den Kellern, der Heizung... gearbeitet.

[315] OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Ich werde Ihnen einige Namen vorhalten...

VORSITZENDER: Einen Augenblick, die Übersetzung kommt sehr schwach durch. Ich weiß nicht, ob...

Sie können jetzt fortfahren.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Ich möchte Ihnen nun die Namen einiger deutscher Wehrmachtsangestellter nennen. Bitte antworten Sie mir, ob diese Personen zu Ihrer Einheit gehörten?

Oberleutnant Rex.

AHRENS: Oberleutnant Rex war mein Regimentsadjutant.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Sagen Sie bitte, war er vor Ihrer Ankunft in Katyn bereits dieser Einheit in Katyn zugeteilt oder nicht?

AHRENS: Jawohl, er war schon vor mir da.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Er war Ihr Adjutant?

AHRENS: Jawohl, er war mein Adjutant.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Und der Leutnant Hodt? Leutnant Hodt oder Hoth?

AHRENS: Hodt ist richtig. Aber welche Frage wird gestellt über den Leutnant Hodt?

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Ich stelle die Frage: Gehörte er zu Ihrer Einheit oder nicht?

AHRENS: Leutnant Hodt gehörte zum Regiment. Ob er...

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Jawohl, das habe ich Sie gefragt. Er gehörte zum Regiment, das Sie befehligten? Zu Ihrer Wehrmachtseinheit?

AHRENS: Ich habe damit nicht gesagt, daß er zum Regimentsstab gehörte, sondern er gehörte zum Regiment. Das Regiment besteht ja aus drei Abteilungen...

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Aber er wohnte im gleichen Landhaus?

AHRENS: Das weiß ich nicht. Als ich kam, wohnte er nicht dort, sondern ist zu mir erst... oder von mir erst dorthin befohlen worden.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Ich will Ihnen einige andere Namen nennen.

Unteroffizier Rose, ferner Soldat Giesecke, Oberfeldwebel Krimmenski, Feldwebel Lummert, ein Koch mit Namen Gustav.

Waren das die Wehrmachtsangehörigen, die in diesem Hause einquartiert waren?

AHRENS: Ich darf bitten, nochmal die Namen einzeln zu nennen, ich werde einzeln darauf antworten.

[316] OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Sehr schön. Wachtmeister Lummert?

AHRENS: Jawohl.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Unteroffizier Rose?

AHRENS: Jawohl.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Ich glaube Lagerverwalter Giesecke... wenn mein Gedächtnis mich nicht täuscht.

AHRENS: Dieser Mann hieß Giesecken.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Schön, ich habe es nicht ganz richtig ausgesprochen. Das waren doch alles Ihre Leute, Leute, die zu Ihrer Einheit gehörten?

AHRENS: Jawohl.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Sie behaupten, daß Sie nicht gewußt haben, was diese Leute im September und Oktober 1941 getan haben?

AHRENS: Da ich nicht da war, kann ich das nicht mit Bestimmtheit sagen.

VORSITZENDER: Wir wollen jetzt eine Pause machen.

[Pause von 10 Minuten.]

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Herr Vorsitzender! Gestatten Sie, daß ich mit dem Verhör fortsetze.

Da der Zeuge angegeben hat, daß er über den Zeitraum von September/Oktober 1941 nichts aussagen kann, werde ich das Verhör auf einige sehr kurze Fragen beschränken.

[Zum Zeugen gewandt:]

Zeuge! Ich möchte Sie bitten, die Lage des Schlößchens und des Nadelwaldes im Verhältnis zur Straße Smolensk-Witebsk festzulegen. Erstreckte sich dieser Landsitz sehr weit?

AHRENS: Meine Skizze ist hier 1:100000 ziemlich maßstabsgerecht nach meiner Erinnerung angefertigt. Ich schätze also, daß die Grabstelle 200 bis 300 Meter direkt westlich am Wege zu unserem Dnjepr-Schlößchen lag, also 200 bis 300 Meter südlich der Straße Smolensk-Witebsk, so daß weitere 600 Meter entfernt das Dnjepr-Schlößchen lag.

VORSITZENDER: Wollen Sie das bitte wiederholen?

AHRENS: Südlich der Straße Smolensk-Witebsk, ungefähr 15 Kilometer westlich von Smolensk maß stabsgerecht nach meiner Skizze 1:100000, soweit eine solche Skizze aus dem Gedächtnis maßstabsgerecht sein kann, lag 200 bis 300 Meter südlich die Stelle der [317] Gräber und weitere 600 Meter südlich direkt an einer Nordschleife des Dnjepr unser Regimentsstabsquartier, das Dnjepr-Schlößchen.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Demnach befand sich Ihr Dnjepr-Schlößchen ungefähr 600 Meter von der Straße Smolensk-Witebsk?

AHRENS: Nein, das ist nicht richtig. Ich habe gesagt...

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Sagen Sie mehr oder weniger genau, wie groß war die Entfernung vom Schlößchen bis zur Straße?

AHRENS: Ich habe sie in meiner Aussage eben angegeben, nämlich 200 bis 300 Meter waren die Gräber entfernt und weitere 600 Meter das Haus, insgesamt also rund 900 bis 1000 Meter. Es können auch 800 gewesen sein; ich weiß es nicht sehr genau, aber es ist die ungefähre Entfernung, die auch aus der Skizze hervorgeht.

VORSITZENDER: Ich kann nicht folgen. Oberst Smirnow, Ihre Frage lautete: Wie weit war es von der Straße bis zum Landhaus, wie Sie es nannten, nicht wahr?

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Nein, Herr Vorsitzender, ich fragte, wie groß die Entfernung von dem Schlößchen zur Straße Smolensk-Witebsk war.

VORSITZENDER: Was verstehen Sie unter dem Wort »Schlößchen«?

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Der Stab jener Einheit, die der Zeuge 1941 befehligte, war in dem Schlößchen einquartiert, das nicht weit vom Ufer des Dnjepr lag, ungefähr 900 Meter von der Straße entfernt. Die Gräber waren näher an der Straße. Ich möchte gern wissen, wie weit der Stab von der Chaussee entfernt war und wie weit von dieser Chaussee die Gräber im Walde von Katyn waren.

VORSITZENDER: Sie wollen also wissen, wie weit das Haus, in dem der Stab einquartiert war, von der Landstraße entfernt war? Ist das richtig?

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Sehr richtig, Herr Vorsitzender, eben das wollte ich wissen.

AHRENS: Es waren zwei Fragen gestellt. Erstens, wie weit waren die Grabstellen von der Straße entfernt, und zweitens, wie weit war das Haus von der Straße entfernt. Ich gebe die Antwort nochmals, das Haus war 800 bis 1000 Meter südlich der Straße Smolensk-Witebsk.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Einen Augenblick. Ich fragte Sie anfangs nur nach dem Hause, von den Grabstellen sprachen Sie von selbst. Jetzt will ich Sie über die Gräber fragen. Wie weit waren diese Massengräber von der Straße Smolensk-Witebsk entfernt?

AHRENS: 200 bis 300 Meter, es können auch 350 gewesen sein.

[318] OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Folglich waren die Grabstätten ungefähr 200 bis 300 Meter von der Chaussee entfernt, die zwei wichtige Mittelpunkte verband?

AHRENS: Jawohl. Die befanden sich 200 bis 300 Meter entfernt südlich dieser, ich glaube wohl, zu meiner Zeit meistbefahrenen Straße, die ich in Rußland kennengelernt habe.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Das frage ich Sie gerade. Nun, sagen Sie mir bitte: war der Wald von Katyn ein richtiger Wald oder eine Art Park, eine Heide?

AHRENS: Ich habe bisher nur von dem Katyner Wäldchen gesprochen. Dieses Katyner Wäldchen ist das von mir skizzierte ca. ein qkm große umzäunte Waldgelände. Dieses Waldgelände war ein Mischwald älteren und jüngeren Baumbestandes. Es waren darin recht viele Birken. Der Wald war aber schon gelichtet. Ich nehme an, er war 30 bis 40 Prozent gelichtet. Man sah dies an den frischgeschlagenen Baumstümpfen.

Eine Parkanlage war es unter keinen Umständen, jedenfalls ließ darauf nichts schließen. Es hatten in diesem Wald Kämpfe stattgefunden, denn es waren noch Schützengräben und Schützenlöcher zu sehen.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Jawohl. Jedenfalls kann man den sogenannten Katyner Wald im wahrsten Sinne des Wortes nicht einen Wald nennen? Es war also nur ein kleiner Hain in unmittelbarer Nähe der Straße Smolensk-Witebsk, stimmt das?

AHRENS: Nein, das ist nicht richtig. Es ist ein Wald. Der ganze Katyner Wald ist ein Wald, der nahe bei unserem »Wäldchen« beginnt und sich weit hinstreckt. Von diesem gesamten Katyner Wald, und zwar Mischwald, war ein Teil eingezäunt, und diesen Teil von ein qkm Größe bezeichneten wir als Katyner Wäldchen, es gehörte aber organisch zu dem gesamten Waldbestand südlich der Straße.

Der Wald begann mit unserem Wäldchen und setzte sich nach Westen fort.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Ich habe kein Interesse an der allgemeinen Charakteristik des Waldes. Bitte beantworten Sie meine kurze Frage. Befanden sich die Massengräber in diesem Wäldchen?

AHRENS: Die Massengrabstätte befand sich unmittelbar westlich unseres Zufahrtsweges an einer gelichteten Waldstelle, die mit einem jungen Baumbestand bewachsen war.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: War diese Waldlichtung, dieser junge Baumbestand in diesem kleinen Hain, in der Nähe der Straße Smolensk-Witebsk? Ist das richtig?

[319] AHRENS: 200 bis 300 Meter südlich der Straße Smolensk-Witebsk, unmittelbar westlich unseres Zufahrtsweges von dieser Straße zum Dnjepr-Schlößchen. Ich habe diese Stelle in meiner Skizze mit einem dickeren weißen Punkt bezeichnet.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Noch eine Frage. Wissen Sie, ob die Straße von Smolensk nach Witebsk schon vorhanden war, bevor die Deutschen dieses Gebiet von Smolensk besetzten, oder wurde sie erst nach der Besetzung gebaut?

AHRENS: Als ich Ende November 1941 nach Rußland kam, lag alles unter Schnee. Ich habe aber später den Eindruck gehabt, daß dies eine ältere Straße gewesen ist, während die Rollbahn Minsk-Moskau neuer war. Das war mein Eindruck.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Ich verstehe. Sagen Sie mir bitte jetzt, unter welchen Umständen, viel mehr wann haben Sie zum erstenmal das Kreuz in dem Wäldchen entdeckt?

AHRENS: Genau kann ich diesen Zeitpunkt nicht angeben. Es ist mir davon von meinen Soldaten erzählt worden, und ich habe gelegentlich meines Vorbeifahrens – ungefähr Anfang Januar 1942, es kann auch Ende Dezember 1941 gewesen sein – dieses aus dem Schnee herausragende Kreuzchen gesehen.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Sie haben dieses Kreuz also schon im Jahre 1941 oder spätestens anfangs 1942 gesehen, nicht wahr?

AHRENS: Das habe ich eben ausgesagt.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Jawohl. Ich möchte Sie nun bitten, genau den Zeitpunkt festzulegen, wann ein Wolf Sie zu dieser Stelle führte. Wann war das? War es im Sommer oder im Winter und in welchem Jahre?

AHRENS: Das war anfangs des Jahres 1943.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: 1943. Um dieses Kreuz herum sahen Sie damals Knochen, nicht wahr?

AHRENS: Nein, die sah ich zunächst nicht. Um festzustellen, ob ich mich mit dem Wolf geirrt hatte – es schien mir ziemlich ausgeschlossen, daß so nahe an Smolensk ein Wolf sich aufhalten sollte –, habe ich mit einem Jäger die Spuren mir angesehen und fand Scharrstellen. Es war aber hart gefrorener Boden, es lag Schnee, und ich habe da weiter nichts gesehen. Erst später, als es getaut hatte, fanden meine Leute einzelne Knochen. Das ist aber Monate später gewesen, und da habe ich einem Arzt bei Gelegenheit diese Knochen gezeigt, und er sagte, das seien Menschenknochen. Ich habe darauf gesagt: »Dann handelt es sich hier wahrscheinlich um ein Grab aus den Kämpfen, die hier stattgefunden haben, und dieses Grab muß der Kriegsgräberfürsorgeoffizier mit betreuen wie [320] alle anderen Gräber von Gefallenen, die wir betreuten.« Deshalb habe ich mit diesem Herrn gesprochen, aber erst bei der Schneeschmelze.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Was mir gerade einfällt: Haben Sie die Katyn-Gräber persönlich gesehen?

AHRENS: Offen oder vorher?

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Offen.

AHRENS: Als sie offen waren, mußte ich ja dauernd an diesen Gräbern vorbeifahren, denn sie waren ja westlich ungefähr 30 Meter von dem Zufahrtsweg entfernt. Ich konnte also gar nicht daran vorbei, ohne Kenntnis davon zu nehmen.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Mich interessiert eines. Vielleicht können Sie sich daran erinnern. Wie hoch war die Erdschicht in diesen Gräbern, die die Leichen bedeckte?

AHRENS: Das weiß ich nicht. Ich habe schon gesagt, daß ich durch diesen wochenlangen Gestank, den wir da auszuhalten hatten, derartig angeekelt war, daß ich, wenn ich da vorbeifuhr, die Fenster meines Wagens schloß und machte, daß ich da durchkam.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: So. Aber dennoch, wenn Sie auch nur flüchtig auf die Gräber hinblickten, müßten Sie doch bemerkt haben, ob die Erdschicht, die die Leichen bedeckte, dicht oder nur sehr dünn war, ob sie einige Dutzend Zentimeter oder Meter hoch war. Vielleicht hat Professor Butz Ihnen irgendwelche Mitteilungen in diesem Zusammenhang gemacht?

AHRENS: Ich habe als Kommandeur eines Nachrichtenregiments in einem Raume zu tun gehabt, der ungefähr halb so groß war wie Großdeutschland und bin sehr viel unterwegs gewesen. Meine Arbeit vollzog sich ja nicht am Regimentsgefechtsstand. Infolgedessen war ich im allgemeinen von Montag oder Dienstag bis Sonnabend bei der Truppe. Ich habe deshalb, wenn ich da durchfuhr, zwar mal einen Blick daraufgeworfen, aber mehr interessiert habe ich mich für Einzelheiten nicht, und ich habe auch mit Professor Butz über derartige Einzelheiten nicht gesprochen. Aus diesem Grunde erinnere ich mich dieser Sache nicht mehr genau.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Auf Grund der Beweisstücke, die die Sowjet-Anklagebehörde dem Gerichtshof vorgelegt hat, steht fest, daß die Leichen in einer Tiefe von eineinhalb bis zwei Metern eingescharrt waren. Mich interessiert jetzt: Ich möchte wissen, wo Sie einen Wolf finden können, der die Erde von eineinhalb bis zwei Meter Tiefe aufscharren konnte?

AHRENS: Den Wolf habe ich nicht gefunden, sondern den habe ich gesehen.

[321] OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Sagen Sie mir bitte: Warum haben Sie, nachdem Sie das Kreuz schon im Jahre 1941 entdeckten und damals auch von den Massengräbern erfuhren, warum haben Sie erst im März 1943 diese Massengräber öffnen lassen?

AHRENS: Das war nicht meine Sache, sondern Sache der Heeresgruppe. Ich sagte schon, daß die Erzählungen sich im Laufe des Jahres 1942 verdichteten. Ich hörte schon öfter davon und sprach daraufhin den Oberst von Gersdorff, Ic der Heeresgruppe Mitte an, der mir andeutete, daß er darüber Bescheid wisse, und damit war meine Pflicht erledigt. Ich hatte gemeldet, was ich gesehen und gehört hatte. Im übrigen ging mich ja die ganze Sache gar nichts an, und ich habe mich darum auch nicht gekümmert. Ich hatte genug andere Sorgen im Kopfe.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Ich habe noch eine letzte Frage: Sagen Sie mir bitte, was ist das für ein Ehepaar gewesen, mit dem Sie sich unterhalten haben? Vielleicht können Sie sich an dieses Ehepaar, das Ihnen von den Erschießungen im Katyner Wald erzählt hatte, dem Namen nach erinnern?

AHRENS: Dieses Ehepaar wohnte von der Einmündung unseres Zufahrtsweges zur Witebsker Straße ungefähr 800 bis 1000 Meter nördlich in einem Häuschen. An den Namen kann ich mich nicht mehr erinnern.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Also, an den Namen des Ehepaares erinnern Sie sich nicht?

AHRENS: Nein, erinnere ich mich nicht.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Sie haben also von den Katyner Ereignissen von diesem Ehepaar gehört, an dessen Namen Sie sich nicht erinnern? Haben Sie von anderen Ortsbewohnern darüber nichts gehört?

AHRENS: Ich bitte, die Frage nochmals zu wiederholen.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Folglich haben Sie über die Ereignisse im Katyner Wald nur von diesem Ehepaar gehört, an dessen Namen Sie sich nicht erinnern können? Von anderen Ortsbewohnern haben Sie nichts über die Ereignisse in Katyn erfahren?

AHRENS: Ich persönlich habe diese Angaben nur von diesem Ehepaar gehört, während meine Soldaten mir die Erzählungen von anderen Einwohnern übermittelten.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Ist Ihnen bekannt, daß zur Zeit, als der Fall Katyn – oder, besser gesagt, die Provokation von Katyn – untersucht wurde, von der deutschen Polizei Bekanntmachungen auf den Straßen von Smolensk ausgehängt würden, in denen eine Belohnung in Aussicht gestellt wurde für den, der [322] Angaben über Katyn machen, konnte? Diese Bekanntmachung war von Leutnant Voß unterschrieben.

AHRENS: Diese Bekanntmachung habe ich persönlich nicht gesehen. Der Leutnant Voß ist mir dem Namen nach bekannt.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Nun die allerletzte Frage: Kennen Sie den Bericht der Außerordentlichen staatlichen Kommission über den Fall Katyn?

AHRENS: Ist mit diesem Bericht das russische Weißbuch gemeint?

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Nein, ich denke an den Bericht der Außerordentlichen staatlichen Kommission der Sowjetunion über Katyn; den sowjetischen Bericht.

AHRENS: Den habe ich gelesen, jawohl.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Aber Sie sind darüber unterrichtet, daß die Außerordentliche staatliche Kommission Sie zu denen zählt, die für die in Katyn begangenen Verbrechen verantwortlich sind?

AHRENS: Es steht da: »Ein Oberstleutnant Arnes«.

OBERJUSTIZRAT SMIRNOW: Ich habe keine weiteren Fragen an den Zeugen, Herr Vorsitzender.

VORSITZENDER: Dr. Stahmer! Wollen Sie wiederverhören?

DR. STAHMER: Herr Zeuge! Sie sagten vorhin, Ihnen sei nicht bekannt, wann der Oberleutnant Hodt zu Ihrem Stabe gekommen sei. Wissen Sie, wann er zu dem Regiment gekommen ist?

AHRENS: Ich weiß, daß er während des Russenfeldzuges, und zwar von Beginn an, zum Regiment gehörte.

DR. STAHMER: Er war also von Anfang an dem Regiment zugehörig?

AHRENS: Er hat seit Beginn des Russenfeldzuges zu diesem Regiment gehört.

DR. STAHMER: Noch eine Frage zu Ihrer Unterhaltung mit dem Professor Butz. Hat Ihnen Professor Butz etwas darüber erzählt, mit welchem Zeitpunkte die von ihm vorgefundenen Briefschaften endeten?

AHRENS: Er hat mir vom Frühjahr 1940 gesprochen. Er hat mir auch dieses Tagebuch gezeigt, und ich habe da reingesehen und habe auch die Daten gesehen, aber ich erinnere mich nicht mehr im einzelnen, welches Datum oder welche Daten das waren. Sie endeten aber auch im Frühjahr 1940.

DR. STAHMER: Irgendwelche Dokumente aus späterer Zeit sind also nicht vorgefunden?

AHRENS: Der Professor Dr. Butz hat mir gesagt, daß Dokumente oder Anzeichen, die auf ein späteres Datum schließen lassen, [323] nicht gefunden seien und seiner Überzeugung Ausdruck gegeben, daß die Erschießungen im Frühjahr 1940 stattgefunden haben müßten.

DR. STAHMER: Herr Präsident! Ich habe keine weiteren Fragen an diesen Zeugen.

GENERALMAJOR NIKITCHENKO: Zeuge! Können Sie sich nicht genau erinnern, wann Professor Butz mit Ihnen über den Zeitpunkt sprach, zu dem die Leichen in den Massengräbern begraben worden sind?

AHRENS: Darf ich nochmals um Wiederholung der Frage bitten?

GENERALMAJOR NIKITCHENKO: Wann hat Professor Butz Ihnen von den Massengräbern Mitteilung gemacht und behauptet, daß die Beerdigung dieser Leichen im Frühjahr 1940 stattgefunden haben muß?

AHRENS: Den Zeitpunkt weiß ich nicht genau. Aber er war im Frühjahr 1943, bevor die Ausgrabungen begonnen haben – Verzeihung, da hat er mir mitgeteilt, daß er die Ausgrabung vorzunehmen habe – und während der Ausgrabungen war er ab und zu bei mir – es kann also Mai gewesen sein oder Ende April. Mitte Mai, da hat er mir Einzelheiten über die Ausgrabungen erzählt und unter anderem das, was ich hier ausgesagt habe. Ich weiß nun aber nicht mehr genau, an welchen Tagen Professor Butz mich besucht hat.

GENERALMAJOR NIKITCHENKO: Wie ich mich entsinne, haben Sie gesagt, Professor Butz sei nach Katyn gekommen. Wann ist er denn dort angekommen?

AHRENS: Im Frühjahr 1940 kam der Professor Butz zu mir und teilte mir mit, daß er auf Anweisung der Armeegruppe in meinem Wäldchen Ausgrabungen vorzunehmen habe.

Die Ausgrabungen begannen dann, und im Verlaufe von...

GENERALMAJOR NIKITCHENKO: Im Jahre 1940? Oder ist die Übersetzung nicht richtig?... im Jahre 1940?

AHRENS: 1943. Im Frühjahr 1943.

Im Verlaufe einiger Wochen nach Beginn dieser Ausgrabungen kam Professor Butz, wenn ich da war, mal zu mir und berichtete mir, das heißt er unterhielt sich mit mir darüber, und da hat er mir das berichtet, was ich hier ausgesagt habe. Das kann Mitte Mai 1943 gewesen sein.

GENERALMAJOR NIKITCHENKO: Ihre Aussage, die Sie auf die Fragen des Verteidigers machten, habe ich dahin verstanden, daß Professor Butz behauptete, und zwar bevor die Kommission eingetroffen war, um die Ausgrabungen vorzunehmen, daß die [324] Erschießungen im Frühjahr 1940 stattgefunden hätten. Ist das richtig?

AHRENS: Ich darf nochmals wiederholen, daß Professor Butz mir...

GENERALMAJOR NIKITCHENKO: Es ist nicht nötig, das zu wiederholen, was Sie bereits gesagt haben. Ich frage Sie nur: Ist das richtig, oder hat man vielleicht nicht richtig übersetzt, oder haben Sie zu Anfang nicht richtig ausgesagt?

AHRENS: Ich habe das, was eben gefragt wurde, nicht verstanden, deshalb wollte ich nochmals diese Erklärung abgeben. Also, ich weiß nicht, was mit der letzten Frage gemeint ist. Ich darf dann bitten, die Frage nochmals zu wiederholen.

GENERALMAJOR NIKITCHENKO: Ursprünglich haben Sie bei dem Verhör durch den Verteidiger, wenn ich Sie richtig verstanden habe, gesagt, daß Professor Butz Ihnen sagte, die Erschießungen hätten im Frühjahr 1940 stattgefunden, das heißt also, noch bevor die Kommission eingetroffen war, die die Ausgrabungen vornehmen sollte.

AHRENS: Nein, das ist nicht richtig verstanden. Ich habe ausgesagt, daß Professor Butz zu mir gekommen ist und mir mitgeteilt hat, daß er Ausgrabungen vorzunehmen habe weil es sich ja hier um mein Wäldchen handelte. Die Ausgrabungen fanden dann statt, und ungefähr sechs bis acht Wochen später kam Professor Butz – das heißt er ist noch öfter zu mir gekommen –, aber ungefähr sechs bis acht Wochen später kam er zu mir und sagte mir, daß er überzeugt sei, jetzt auf Grund von Funden die Zeit der Erschießung festgestellt zu haben. Diese Erklärung, die er mir gegeben hat, bezieht sich auf ungefähr Mitte Mai.

GENERALMAJOR NIKITCHENKO: Sie persönlich waren nicht dabei, als das Tagebuch und andere Dokumente gefunden wurden, die Professor Butz Ihnen zeigte?

AHRENS: Nein.

GENERALMAJOR NIKITCHENKO: Sie wissen also nicht, woher er dieses Tagebuch und diese Dokumente hatte?

AHRENS: Das weiß ich nicht, nein.

VORSITZENDER: Wann haben Sie zuerst einer vorgesetzten Behörde gemeldet, daß Sie Verdacht hatten, es befinde sich dort eine Grabstätte?

AHRENS: Ich habe einen Verdacht zunächst nicht geschöpft – ich sagte schon, daß dort die Kämpfe stattgefunden hatten –, da ich zunächst auf das, was mir erzählt wurde, gar keinen Wert legte und der Sache auch keinen Glauben schenkte. Ich nahm an, daß [325] es sich um Gefallene handelte – um Heldengräber, wie in der Umgegend mehrere waren.

VORSITZENDER: Sie beantworten meine Frage nicht. Ich habe Sie gefragt: Wann haben Sie zuerst einer vorgesetzten Behörde berichtet, daß sich dort so ein Grab befände?

AHRENS: Ich habe im Verlauf des Sommers 1942 mit dem Oberst von Gersdorff über diese Erzählung gesprochen – daß sie mir zu Ohren gekommen sei. Gersdorff sagte mir, er habe das auch gehört, und damit war mein Gespräch mit Gersdorff erledigt.

Er hielt das auch nicht für richtig; er glaubte jedenfalls auch nicht fest daran. Das weiß ich nicht.

Und ich habe dann im Frühjahr 1943, als die Schneeschmelze gewesen war – da fanden... da wurden mir diese Knochen gebracht, die da gefunden wurden –, da habe ich dem Kriegsgräberfürsorgeoffizier telephonisch gesagt, daß sich hier anscheinend Gefallenengräber befinden.

Das war, bevor Professor Butz bei mir war.

VORSITZENDER: Haben Sie irgendwelche schriftliche Berichte gemacht?

AHRENS: Nein, habe ich nicht gemacht.

VORSITZENDER: Niemals?

AHRENS: Nein, ich hatte ja mit der Sache an sich gar nichts zu tun.

VORSITZENDER: Der Zeuge kann sich entfernen.

Цитата :

пункт
Stelle, Position, Ziffer, Punkt, Ort, Artikel

пост
Stelle, Position, Fastenzeit, Posten, Stand, Amt

место
Platz, Ort, Stelle, Position, Stellung, Punkt

разряд числа
Stelle

должность
Stellung, Lebensstellung, Charge, Funktion, Dienstplatz, Stelle

позиция
Stellung, Position, Lage, Stelle, Einstellung, Haltung

Тем не менее - а почему тогда, говоря о месте (Stelle), непосредственно перед тем, в той же самой фразе, Аренс помянул о том, что вокруг все было сплошь покрыто снегом (verschneit)?

Буквально: Kurz nachdem ich kam – das Gelände war verschneit – bin ich darauf hingewiesen worden von meinen Soldaten, daß sich an einer Stelle auf einer Art Hügel, den man nicht genau als solchen ansprechen konnte, ein Birkenkreuz befinden solle.

Между тем, поминание о выпаде снега стоило ему очень даже дорого. Ведь снег в 1941 г. в том районе выпал 16 октября, между тем как защитник Аренса Штамер постоянно говорил о прибытии Аренса в Смоленск в значительно более позднее время - в конце ноября. Действительно, согласно послужному списку, Аренс принимал полк от Беденка с 20 октября по 20 ноября. Т. е. должен был прибыть на место 20 октября.
Или некогда ранее, что крайне важно. Само предписание, документированное в его послужном списке, лишь закрепляло его служебный статус (цель нахождения под Смоленском) на указанный период. Но это отнюдь не исключает возможность прибытия его туда раньше, возможно, даже и намного раньше, чем там тогда впервые выпал снег. Т. е. в период хоть с момента захвата немцами Смоленска. Ведь о том, что Аренс прибыл в Смоленск в октябре, свидетельствуют только одни его однополчане и больше никто. А для чего им было подставлять своего кумпеля под вышку?
Справка о 537 полку.
Получается, что Аренсу было почему-то очень важно сообщить суду о том, когда и каким образом он впервые увидел могилы и упомянуть притом крест на одной из них. Он рисковал при этом критически помочь собственному обвинению. Ведь если он прибыл на самом деле не в конце ноября, как пытался представить его защитник, а якобы незадолго до 16 октября, т. е. на полтора месяца ранее, то это существенно меняло общую картину событий.
Возникал вопрос: а когда именно ранее 16 октября? насколько ранее на самом деле? на несколько дней, как проговорился Аренс, или в действительности на несколько недель или месяцев?

Вячеслав Сачков пишет:

Тем не менее - а почему тогда, говоря о месте (Stelle), непосредственно перед тем, в той же самой фразе, Аренс помянул о том, что вокруг все было сплошь покрыто снегом (verschneit)?

Он говорил не о "месте" а о "земле", "территории", "местности" вообще.

AHRENS: Shortly after I arrived - the ground was covered by snow - one of my soldiers pointed out to me that at a certain spot there was some sort of a mound,

АРЕНС: Вскоре после того, как я прибыл - вокруг был снег - один из моих солдат показал мне, что в определенном месте была своего рода насыпь,

AHRENS: Kurz nachdem ich kam – das Gelände war verschneit – bin ich darauf hingewiesen worden von meinen Soldaten, daß sich an einer Stelle auf einer Art Hügel,

С английского: "the ground was covered by snow" = "земля была покрыта снегом".

С немецкого: "das Gelände war verschneit" = "территория была покрыта снегом".

И лишь после этих слов он говорит об указанном ему "определённом месте" с холмом. И ничем это "определённое место" по его словам не выделяется по сравнению с окружающей местностью, кроме, конечно, самих холмов.

А про снег он скорее всего упомянул в качестве описания времени года.

Mythcracker пишет:

А про снег он скорее всего упомянул в качестве описания времени года.

Насчет времени года я свои соображения только что изложил. Нет, этим что угодно иное могло акцентироваться, но только абсолютно точно не время года, поскольку для Аренса это было опаснее всего.
А наводка на пятно была бы для него отличной защитой. Если бы обвинение представило достаточно веские доказательства немецкой вины и на Аренса легло бы серьезнейшее подозрение, он сумел бы защититься примерно следующим образом.
Мол, как же я тогда сразу не сообразил, что могила была свежей? А я ничего и не знал. Приехал без всякого понятия о том, что только что произошло там до моего приезда...

Между прочим, именно таким образом открутился от обвинения в катынском расстреле командир айнзатцгруппы Науманн, защитник которого заявил следующее: может быть, предшественник Науманна на этом посту и казнил поляков, но Науманн к этому точно никакого отношения не имел, поскольку возглавил айнзатцгруппу тогда, когда по версии советского обвинения, расстрелы были уже закончены Небе.

Заметим далее, что свидетельство Аренса о кресте на могиле прямо противоречит версии немецкого следствия, по которой крест был не один на одной могиле, а два на двух, и установлены они были гораздо позже, летом 1942 г., поляками тодтовцами. Между тем нельзя сомневаться в том, что официальная немецкая версия была ему отлично известна.
Почему он подрывал ее своими показаниями? Потому что его главной единственной целью было вывести себя из обвинения. Он построил свою защиту на том, что все, что ему известно о катынском преступлении, он узнал только от Бутца и от четы пчеловодов, с которой ему довелось пообщаться во время немецких раскопок. Бутц якобы показывал ему бумажки, якобы найденные при покойниках, и вешал на уши разнообразную пропагандистскую лапшу, а пчеловоды якобы рассказали, что сами якобы видели и слышали.
Между тем, о пчеловодах на Нюрнбергском процессе и на на слушаниях Мэддена Аренс дал взаимоисключающие показания. В первом случае, по его словам, пчеловоды постоянно жили на месте съезда с Витебского шоссе на дорогу, ведущую к Днепровскому замку (между прочим, именно там и жил всегда постоянно со своей семьей П. Киселев). Во втором случае, на комиссии Мэддена, Аренс показал, что в 1940 г. та семья жила в совершенно другом месте, близ железной дороги между Катынью и Гнездовым, и тогда видела, как поляков везли в вагонах со стороны Катыни в направлении Гнездова, т. е. с запада на восток. А весной 1943 г., когда Аренс с ними пообщался, они оказались подселенными на место съезда с Витебского шоссе к Днепровскому замку ВРЕМЕННО. Причем глава семьи оказался, по его словам, сносно владеющим немецким.

Чем объяснить столь значительное изменение показаний Аренсом?

На Нюрнбергском процессе главной и единственной его задачей, повторяю, было вывести себя из-под обвинения, а на комиссии Мэддена такая задача перед ним уже совсем не стояла, от него добивались обвинительных лжесвидетельств в отношении СССР. Проще, безопаснее и выгоднее всего в такой ситуации для него было бы повторить слово-в-слово сказанное на Нюрнбергском процессе, между тем как он так не поступил, но существенно изменил показания, в частности, о пчеловодах. Притом таким образом, что они еще сильно более подрывали официальную немецкую версию.
Предположим, что никакой семьи пчеловодов, о которых он говорил в обоих случаях, не существовало никогда в природе вовсе, что он ее полностью придумал. Просто ему надо было как-то объяснить то, откуда и каким образом он узнал то, что происходило в районе, где находился его штаб, в 1940 г., кроме как из рассказов Бутца и из Амтлихес, которое он якобы не читал вовсе, о существовании которого вовсе ничего не знал и т. п. Если допустить такое предположение, тогда его выдумка о пчеловодах представляется более-менее успешной защитой. Поди докажи, что никаких пчеловодов не было, что он не мог от них ничего узнать и т. п. А если они, предположим, и были на самом деле, то поди докажи, что они ему не наврали с три короба. Правду сказали или неправду, за это Аренс никакой ответственности не несет. За что купил якобы, за то и продал. Все претензии за возможную ложь не к нему, а к пчеловодам, которые могли быть вовсе не пчеловодами, а лицами, подставленными ему СД. За это к Аренсу нельзя было предъявить вообще никаких претензий.

Из этого можно сделать вывод, что показания Аренса комиссии Мэддена, с учетом только что сделанных мной оговорок, заслуживают несколько большего доверия, чем его показания на Нюрнбергском процессе. Однако о том, когда и как он впервые увидел крест на могиле, насколько мне помнится, в обоих случаях он показал в точности одно и то же, своих показаний не изменил.

Вячеслав Сачков пишет:

Mythcracker пишет:

А про снег он скорее всего упомянул в качестве описания времени года.

Насчет времени года я свои соображения только что изложил. Нет, этим что угодно иное могло акцентироваться, но только абсолютно точно не время года, поскольку для Аренса это было опаснее всего.
А наводка на пятно была бы для него отличной защитой. Если бы обвинение представило достаточно веские доказательства немецкой вины и на Аренса легло бы серьезнейшее подозрение, он сумел бы защититься примерно следующим образом.
Мол, как же я тогда сразу не сообразил, что могила была свежей? А я ничего и не знал. Приехал без всякого понятия о том, что только что произошло там до моего приезда...

Между прочим, именно таким образом открутился от обвинения в катынском расстреле командир айнзатцгруппы Науманн, защитник которого заявил следующее: может быть, предшественник Науманна на этом посту и казнил поляков, но Науманн к этому точно никакого отношения не имел, поскольку возглавил айнзатцгруппу тогда, когда по версии советского обвинения, расстрелы были уже закончены Небе.

Вячеслав, ещё раз, ни о каком "пятне" там нет и речи. Вы неправильно истолковали слова "certain spot". И к тому же они не связаны по смыслу с предыдущим описанием "заснеженной местности". Я понимаю, теории, домыслы, не ведь очевидные ляпы надо за собой признавать. Престиж здесь ни к чему.

В добавок ко всему вышесказанному, если бы речь шла именно о "пятне", то почему тогда в единственном числе??? Ведь холмов там было несколько, и следовательно "пятен" должно было быть несколько. В таком случае в тексте должно было быть "spots". Но опять же, в словосочетании с "certain" значение всегда будет "определённое место" или "определённые места", а не "пятна". Уж в чём-чём, а в английском я прекрасно разбираюсь.

Из показаний Фр. Аренса комиссии Мэддена:

"Mr. Flood. What date did you take over your new command m the
Smolensk area?
Colonel Ahrens. I arrived in Smolensk during the first days of
November 1941.
...
Colonel Ahrens. I am able to identify this picture. It is a picture
of the regimental staff quarters. There is one thing very interesting
with this picture because very close to the house there are trees. These
trees have been planted artificially for purposes of aircraft protection,
protection from aircraft, and if 1 see correctly, there are small trees on
the roof, which were planted there for the same reason.
Mr. Flood. Who planted them?
Colonel Ahrens. This was done on my order, and this was very important,
because time and again, I had to see that my forest, as I used
to call this little forest, was cleared by other troop units. Thus, I was
deprived of air protection, and, actually on the 22d of January 1942,
I experienced a successful air attack on our house. Of five bombs that
were dropped, three hit.
There, after the attack, I had the trees planted on the roof, and I also
had patrols going on to prevent further trees from being cut.
...
Mr. Flood. Did you ever hear that the Castle had been used during
the Army occupation days, right before the Germans got there, as an
NKVD rest home or convalescent home?
Colonel Ahrens. As I said before, this area, this Dnieper Castle
and the forest of about one square kilometer was fenced in, and there
were rumors that the civilian population, before the beginning of the
war, were not permitted to enter this area, which was guarded by
guards.
Mr. Flood. What is the answer to my question ? Did you ever hear,
when you were there, that this was used as an NKVD rest home or
convalescent home, the castle? Can you answer yes or no?
Colonel Ahrens. I did not hear for what purposes it was used, but
it was said that commissars had been there.
Mr. Flood. You said a minute ago that a certain area within sight
of this fenced forest was used, or the Russians or somebody said that
it was "Verboten." Who told you that? A\niere did you hear that
story?
Colonel Ahrens. My soldiers said that the civilian population had
indicated that to them.
...
Mr. Flood. Were you responsible for your own security measures
as the regimental commanding officer?
Colonel Ahrens. Yes, I was.
Mr. Flood. What security measures did you set up after you took
over from Colonel Bedenk?
Colonel Ahrens. I arranged the defense of the regimental staff so
that it could be defended with very few people. I had the firewood
piled up around the house in such a way that it built sort of a wall.
Mr. Flood. When you took over from Colonel Bedenk in November
of 1941, was the area cordoned off, "Verboten," with armed guards
all around the forest and the highway?
Colonel Ahrens. It was not cordoned off, nor was it forbidden to
enter the area.
...
Mr. Flood. Did you have any other duties in the general area,
other than being commanding officer of the communications regiment?
Colonel Ahrens. Yes. I also had the task of defending the westem
part of Smolensk, from January 1942 on.
Mr. Flood. What was the nature of that task?
Colonel Aiirens. The army group was at that time threatened
by the Russians breaking through at Bjloj.
If I remember correctly, the spelling is B-j-1-o-j.
At that time the troop units stationed in the area west of Smolensk
were taken together into a defense unit, and this defense unit was
technically under my command.
]VIr. Flood. Under your command for those technical reasons, did
you conduct any maneuvers of any sort in the area? Did you conduct
any practice maneuvers?
Colonel Ahrens. First of all, we built fortifications, and after they
were finished, they were occupied just for the purpose of practicing.
Mr. Flood. What I mean is: Did you conduct any practice maneuvers
of your defense troops in the Katyn Forest area?
Colonel AiiRENS. No. I had nothing to do with these practice
maneuvers. These practice maneuvers were carried out by the troop
units themselves, and this was done particularly in the area north
of Smolensk.
Mr. Flood. Was there any shooting going on in the practice
maneuvers?
Colonel Ahkens. No.
...
Mr. Flood. In any event, you had been in the area from November
of 1941 until April 1943, and you had been walking around in the
area and back and forth all that time ; had you not?
Colonel Ahrens. In general, I stayed over the week ends in the
staff headquarters in Katyn; whereas, during the week, I used to stay
with my troop units at the front.
Mr. Flood. Regardless of that, the fact remains that you know these
graves were found just a few meters from your headquarters, at the
Dnieper Castle; is not that correct?
Colonel Ahrens. Yes, of course; 600 meters away from the regimental
staff headquarters.
Mr. Flood. From November of 1941 until April 13, 1943, you had
been living in the Dnieper Castle; you had been living in the headquarters
just a few hundred meters from where these graves were
found, and you had no idea they were there; you never saw them or
heard about them; is that what you want to say?
Colonel Ahrens. I never saw them, and I even could not have seen
them because if you saw how these graves were built, you need not be
astonished that we did not see them. It was just impossible to see
them.
There were many more graves, and some of them were immediately
in front of my house door. There were about 20 or 30 graves. I had
no idea about them and still they were there.
Mr. Flood. Did you ever see any birch crosses on any graves in the
vicinity of where the Germans uncovered the Polish bodies, at any
time?
Colonel Ahrens. I saw one birch cross. I only saw one birch cross.
This was among brushes on a little hill. The ground was rather
uneven, and it was covered with birch trees of about four or five years
of age. And there was brush around, and there I saw one birch cross.
Mr. Flood. Did you ever ask anybody about the birch cross? Did
it have enough significance to you for you to ask your people what it
was or how it got there?
Colonel Ahrens. In the vicinity of this area, there had been fighting
going on, and there were quite a number of graves there. There were
more graves there. Partly they were graves with crosses on them and
hehnets, so that you know there were graves.
And then there were also small hills, where you could assume that
these were supposed to be graves, but they were a little apart from
this area.
But it was nothing particular to find a cross in this area; you could
also find it on the road or on the airfield, that some troop unit put a
cross there for some reason.
Mr. Flood. Did you have any reports from any of your people in
that area, or from any of your connnand, about the graves of Polish
officers, or big graves, or bones being found in the area where later
the Katyn graves were discovered? Did you have any such conversations?
'Did you do anything about it?
Colonel AiiRENS. One has to diff'erentiate to distinguish between
several rumors. There rumors about these mass shootings which
allegedly were going on around Katyn, and then there were other
rumors about this Kommissar who had been in this area, long, long
ago, about 1920. And the population told about things that had happened,
about which they were not sure.
The rumors mentioned first, the rumors as to mass shootings, I
did not hear; but toward the middle of 1942, now and then it was
said and remarks were made that, allegedly, while this Kommissar
had been there long, long ago, and when this whole area was fenced
in, that shootings had been going on. I did not attach too much
significance to these rumors because I had seen the G.P.U. prisons
in Smolensk and I was under the impression that the executions were
carried out there.
Mr. Flood. Had you heard that in the Katyn area the Russians
had made a burial place of the vicinity of your headquarters for executed
Russian civilians?
Colonel Ahrens. No, I had not.
Mr. Flood. Did you ever talk to any Russians at any time, who
lived around the Katyn Forest; any people who lived there?
Colonel Ahrens. Yes; and after the graves had been found.
Mr. Flood. What was the nature of that conversation?
Colonel Ahrens. In our area we had a Russian couple who were
beekeepers. They had a number of beehives, and that is why they were
there. And this couple had contact with our staff. And after the
graves had been opened, the husband, who spoke German, told me
that he originally lived between Katyn and Gniezdowo, and they
were living a little off the road, and there they observed that railroad
cars, big cars, were coming, of ap]:)roximately 50 tons each, and
in each of these cars there were about 200 people.
(Note.—Refer to exhibit 78.)
IMr. Flood. Just a minute. Wlien was that?
Colonel Ahrens. That was in the end of April 194:3; when he told
me that it was the end of April 1943.
Mr. Flood. When did these Russian people tell you that the things
they were telling you about happened?
Colonel Ahrens. According to his statement, in March and April
1940.
And that these people then were put on trucks, and they were
fettered, and then they disappeared in this area and shots were heard.
...
Mr. Flood. Of course, you told us of a lot of rumors and a lot of
reports that were being brought to you. Why did you not communicate
with General Oberhaeuser and tell him of all this information
that was being brought to you about this area?
Colonel Ahrens. There were not many rumors. More or less, they
were just remarks, isolated remarks, by members of my staff, and I
did not consider them anything else but occasional remarks. General
Oberhaeuser and I were in war and we were occupied with our tasks
day and night and were completely occupied with work. So we had
no time to talk about things which were not directly to the point.
And, besides, I considered these rumors or remarks very unimportant.
Nevertheless, when General von Gersdorff visited me one—it was in
the summer of 1942 ; probably in August 1942, during the afternoon—
during an afternoon we talked about the Dnieper Castle and what
this Dnieper Castle might have been used for before, and we also
were talking about the rumor that a commissar had been there before.
And on this occasion I mentioned to General von Gersdorff—and
I did it quite incidentally—that apparently and according to what
the soldiers told me, some time ago, people must have been shot there.
But this referred to the second kind of rumor I mentioned before,
long, long before the war.
...
Mr. Machrowicz. How did you first find out about the finding of the
graves, and when?
Colonel Ahrens. First of all, I heard it through official channels, as
was pointed out this morning by General Oberhaeuser, but, apart from
that, I had some personal experience and by a mere accident I found
some human bones, or rather, these bones were brought to me. This
was in connection with the story about the wolf which I do not want
to tell here. Now, these human bones were brought to me and I assumed
that they belonged to some people who had fallen in action, and
I informed the officer in charge of war graves that he should look into
that. The finding of such graves was nothing unusual and, therefore,
this was not mentioned in particular and no one made any fuss about
that.
Mr. Machrowicz. When was that?
Colonel Ahrens. This was approximately at the end of January
1943, or at the beginning of February when these graves were dug open
by the wolf. These bones were brought to me approximately 4 weeks
later when the snow had thawed away because these graves were
situated toward the south, on the southern slope of one of these mass
graves. There was a little hole there and the Hiwis found these bones,
but the}' were brought to me about 4 weeks later. I should say toward
the niicldle of March 1943.
Mr. Machroavicz. Prior to that time, did you have any knowledge
of the existence of those gravest
Colonel Ahkexs. No, I did not.
...
Mr. Machrowicz. Have you been charged as a party defendant of
the Nurnberg trial?
Colonel Ahrens. No, I have not, and after I had given my testimon}'
the whole affair was dropped because it had been proved I
arrived in Russia only in November.
Mr. Machrowicz. Has it ever occurred .strange to you that although
the Russians, before the Nurnberg trial, charged you directly as being
the one guilty as the person who committed the murders, yet you were
never named party defendant in Nurnberg?
Colonel Ahrens. Of course, this did seem strange to me and I did
not know wh}' this was like that, but, of course, they had given my
name as Arnes.
Mr. Machrowicz. When they spoke of Oberstleutnant Arnes you
knew there was only one person who could answer that description
— that was yourself, is that not correct?
Colonel Ahrens. I have read the charge and all this is supposed
to have happened during the fall of 1941 but, at that time, I was not
in this area and all that was said in the Russian report or charge happened
approximately 1 year later apparently as it was described in the
Russian report, and the newspaper Taegliche Rundschau also gave
this story again now and everything the Russians write there and
which actually happened in 19-12, similar to the Avay they described it
as having happened in 1941, and they even gave more details in this
newspaper concerning girls, but I do not want to go into that.
All this is said to have happened in 1941 when I was not there but
when Colonel Bedenk was there, and, actually, everything happened
approximately one year later.
...
Mr. Dondero. Did I understand you correctly and did the committee
understand you correctly that the first to find these graves were
the wolves and wild animals?
Colonel Ahrens. One wolf had been digging there. That could be
seen from a trace, but, at that time, it was winter and there was snow
and ice there and we did not know yet that they were graves, but, after
the snow had thawed, one could see that they were graves and that
the wolf had been digging for bones."

http://ia600309.us.archive.org/17/items/katynforestmassa05unit/katynforestmassa05unit.pdf

Mythcracker пишет:

Уж в чём-чём, а в английском я прекрасно разбираюсь.

По мне все много проще. Я хотел видеть оригинальный немецкий текст, Вы его мне предъявили. Там вместо Fleck, как я подозревал, стоит Stelle. Постольку для меня поднятый мной вопрос закрыт, снимается. А качество перевода с немецкого на английский имело смысл проверить. Это мы с Вами сделали не зря.

Вячеслав Сачков пишет:

Mythcracker пишет:

Уж в чём-чём, а в английском я прекрасно разбираюсь.

По мне все много проще. Я хотел видеть оригинальный немецкий текст, Вы его мне предъявили. Там вместо Fleck, как я подозревал, стоит Stelle. Постольку для меня поднятый мной вопрос закрыт, снимается. А качество перевода с немецкого на английский имело смысл проверить. Это мы с Вами сделали не зря.

Тут я с Вами согласен. В катынском деле всё надо проверять и перепроверять. Тут также нельзя ничему сходу доверять. Мне всё же нравиться Ваш критический подход.

Вячеслав Сачков пишет:

Между тем, о пчеловодах на Нюрнбергском процессе и на на слушаниях Мэддена Аренс дал взаимоисключающие показания. В первом случае, по его словам, пчеловоды постоянно жили на месте съезда с Витебского шоссе на дорогу, ведущую к Днепровскому замку (между прочим, именно там и жил всегда постоянно со своей семьей П. Киселев).

Тут некая тонкость есть. На территорию вообще этого .. ээ как нзвать? Территорию санатория, кладбища, Днепровского замка? В общем, на эту территорию было 2 въезда, они хорошо видны на снимках 43 года, один прямо с шоссе, там где ныне вход в мемориал, а другой - с восточной стороны, по каклй-то проселочной дороге. У въезда со стороны шоссе нет никаких домов вообще, какие-то постройки, мб дом Киселева, заметны только с восточной стороны, у другого въезда.

Хотя не знаю, какое это может иметь значение.

zdrager пишет:

Хотя не знаю, какое это может иметь значение.

Тут соль совершенно в другом. В апреле 1943 г., когда Аренс общался с ними, они могли жить где угодно, хоть в соседней комнате с ним. Важно совсем не это, а то, где они жили в 1940 г. На Нюрнбергском суде он показал, что пчеловоды жили прямо у съезда с Витебского шоссе к Козьим горам, и потому они слышали выстрелы и т. д. А на комиссии Мэддена стал говорить совсем другое, будто бы в 1940 г. они жили в совсем другом месте, у железной дороги посередине отрезка Катынь - Гнездово, якобы видели, как пленных со связанными руками на открытых ж. д. платформах везли со стороны Катыни в сторону Гнездово.

Это уже совершенно другая версия.

Господин Флуд. Когда Вы приняли командование в Смоленской области?
Полковник Аренс. Я приехал в Смоленск в первые дни ноября 1941 года.
...
Полковник Аренс. Я смог опознать это фото. На нем снято здание, где размещался штаб полка. Есть одна очень интересная вещь на этом снимке - очень близко к дому посаженные деревья. Эти деревья были посажены искусственно в целях защиты от авианалетов, защиты от самолетов, и для усиления маскировки небольшие деревья на крыше, которые были посажены там по той же причине.
Господин Флуд. Кто их сажал?
Полковник Аренс. Это было сделано по моему приказу, и это было очень важно, потому что я постоянно добивался того, чтобы в моем лесу, в находившемся в моем распоряжении небольшом участке леса, не размещали никаких посторонних военных подразделений. Это лишало меня воздушной обороны, и, на самом деле, 22 января 1942 года, мне пришлось перенести успешное воздушное нападение на наш дом. Из пяти сброшенных на него бомб три попали в цель.
Тогда, после той бомбежки, я распорядился посадить деревья на крыше, а также начал отправлять патрули для предотвращения вырубки деревьев в окрестностях.
...
Господин Флуд. Вы что-нибудь слышали, когда там находились, о том, как замок использовал НКВД до немецкой оккупации - как дом отдыха или профилакторий?
Полковник Аренс. Как я уже сказал, этот район, днепровский замок и лес в его округе площадью около одного квадратного километра были огорожены, и там ходили слухи о том, будто бы гражданскому населению до начала войны запрещалось заходить на ту территорию, которая охранялась охранниками.
Господин Флуд. Разве это ответ на мой вопрос? Вы когда-нибудь слышали, когда там были, о том, по какому назначению НКВД использовало здание - как дом отдыха или профилакторий? Вы можете ответить да или нет?
Полковник Аренс. Я не слыхал, для чего он использовался, но мне говорили, что там были комиссары.
Господин Флуд. Вы сказали минуту назад, что определенный участок огороженого леса в пределах обозрения каким-то образом использовался, и русские или кто еще говорили, будто бы вход туда был "Verboten". Кто вам это сказал? Где Вы слышали эту история?
Полковник Аренс. Мои солдаты рассказывали, что слышали это от гражданского населения.
...
Господин Флуд. Вы отвечали за принятие мер безопасности как полковой командир?
Полковник Аренс. Да, отвечал.
Господин Флуд. Какие меры безопасности Вы предприняли, после как приняли командование от полковника Беденка?
Полковник Аренс. Я организовал оборону вверенного мне личного состава, как это возможно было сделать силой очень немногих людей. Распорядился сложить дрова вокруг дома таким образом, чтобы образовалось подобие стены.
Господин Флуд. Когда Вы приняли командование у полковника Беденка в ноябре 1941 года, Вы распорядились выставить внешнее охранение, сделать проход "Verboten", организовать вооруженную охрану вокруг всего леса и со стороны шоссе?
Полковник Аренс. Оцепление я не установил и проход в зону не запретил.
...
Господин Флуд. Были ли у вас другие обязанности на той территории, кроме командования полком связи?
Полковник Аренс. Да. Я также с января 1942 года получил задачу обороны Смоленска с запада.
Господин Флуд. В чем заключалась эта задача?
Полковник Аренс. Группе армий в то время угрожали русские, прорывавшиеся на Белый.
Если я правильно помню, то написание Б-е-л-ы-й.
В то время подразделения, дислоцированные в районе к западу от Смоленска, в целях обороны объединили, и эту оборонительную группировку технически передали под мое командование.
Господин Флуд. Под Вашим командованием для координации действий, не проводились ли какие-либо учения в районе? Вообще какие-нибудь учебные маневры Вы предпринимали?
Полковник Аренс. Прежде всего, мы строили укрепления, и после того, как они были закончены, штурмовали их в учебных целях.
Господин Флуд. Что я, собственно, имею в виду: Вы проводили какие-либо учения Вашей оборонительной группировки непосредственно в Катынском лесу?
Полковник Аренс. Нет. Непосредственно я учений не проводил. Учения проводили сами войсковые подразделения самостоятельно, и это обычно делалось в районе на север от Смоленска.
Господин Флуд. Производилась ли стрельба во время маневров?
Полковник Аренс. Нет.
...
Господин Флуд. Итак, Вы находились в том районе в период с ноября 1941 года до апреля 1943 года, и многократно пересекали территорию из одних концов в другие, не так ли?
Полковник Аренс. В общем случае, я недели напролет проводил в штаб-квартире в Катыни, однако случалось, что на несколько дней недели выезжал к своим подразделениям на фронт.
Господин Флуд. Тем не менее остается фактом, что вы знали о том, что могилы нашлись всего в нескольких метрах от вашей штаб-квартиры, под боком у Днепровского замка, не так ли?
Полковник Аренс. Да, конечно, в 600 метрах от штаб-квартиры полка.
Господин Флуд. С ноября 1941 года до 13 апреля 1943 года Вы жили в Днепровском замке, Вы жили в штаб-квартире всего в нескольких сотнях метров от места, где эти могилы были найдены, и понятия не имели, что они были там, Вы никогда не видели их и не слышали о них, это то, что вы хотите сказать?
Полковник Аренс. Я их никогда не видел и не мог видеть их, потому что если бы Вы увидели, как были изготовлены те могилы, Вас не удивило бы то, почему они раньше Вами не замечались. Увидеть их было просто невозможно.
Там было много могил, и несколько из них находилось прямо перед входной дверью в мой дом. Их было порядка 20-ти или 30-ти. Я не имел никаких идей насчет них, и тем не менее могилы там были.
Господин Флуд. Вы вообще когда-нибудь видели березовые кресты на каких-либо могилах поблизости от тех мест, где немцы нашли трупы поляков?
Полковник Аренс. Я видел один березовый крест. Я видел только один березовый крест.
Он находился в густом подлеске на небольшом холме. Земля была как бы неровной, и она заросла березами в возрасте примерно четырех или пяти лет. Вокруг там был густой кустарник, и там я увидел один березовый крест.
Господин Флуд. Вы когда-нибудь кого-нибудь спрашивали о березовом кресте? Вам было хоть сколько-нибудь интересно выяснить от других, что это такое и как тут появилось?
Полковник Аренс. По всей той округе шли бои, и могил потому там было очень даже немало. Вообще там могил было полно. На части из них были кресты или каски, Вы вообще представляете, как выглядят могилы.
И кроме того были также небольшие холмики, которые, может быть, тоже были могилами, но они были несколько в стороне от того района.
Так что было обычным делом наткнуться на крест в той местности, Вы могли бы увидеть его и на дороге, и на летном поле, - любое воинское подразделение могло поставить его где угодно запросто.
Господин Флуд. Вы получали какие-нибудь донесения от кого-то из Ваших людей в том месте, или от каких-то Ваших подразделений, о могилах польских офицеров, или о больших могилах, или о находках костей в районе, где были обнаружены позже катынские могилы? Были ли у вас такие разговоры? Предпринимали ли Вы что-либо в связи с этим?
Полковник Аренс. Следует различать несколько групп слухов. Были слухи о массовых расстрелах в окрестностях Катыни, другие слухи были о комиссаре, действовавшем в том районе очень давно, примерно в 1920 году. И население высказывалось о том, что происходило, очень даже неуверенно.
Слухи первой группы, о массовых расстрелах, я не слышал, но к середине 1942 года они стали ходить повсюду, и притом начали делаться оговорки о том, что сначала якобы, долгое-долгое время назад, казнями занимался комиссар, а потом уже всю ту территорию огородили забором, чтобы возобновить на ней массовые расстрелы. Я не придавал значения этим слухам, потому что видел тюрьмы ГПУ в Смоленске, и у меня сложилось впечатление, что казни исполнялись там.
Господин Флуд. А не слышали ли Вы о том, что в районе Катыни русские устроили кладбище поблизости от Вашего штаба для захоронения казненных российских гражданских?
Полковник Аренс. Нет, не слыхал.
Господин Флуд. Вам доводилось когда-нибудь разговаривать с какими-нибудь русскими из тех, кто жил в округе катынского леса; с людьми, которые там жили?
Полковник Аренс. Да, уже после того, как могилы были найдены.
Господин Флуд. Не могли бы Вы описать тот разговор?
Полковник Аренс. В нашей области была русская пара пчеловодов. У них было несколько ульев, и поэтому они были там. И эта пара имела контакт с нашими сотрудниками. И после того как могилы были открыты, муж, который говорил по-немецки, сказал мне, то, что первоначально он жил между Катынью и Гнездовым, и они жили несколько в стороне от дороги, и там они видели, как по железной дороге ехали большие открытые железнодорожные платформы грузоподъемностью по 50 тонн, и на каждой из них было по около 200 человек.
(Примечание.-См. док. 78 - это фото, на котором Аренс снят разговаривающим с супружеской парой пасечников).
Господин Флуд. Минутку. Когда это было?
Полковник Аренс. Это было в конце апреля 1943 года, когда он рассказывал мне, это было в конце апреля 1943 года.
Господин Флуд. И когда происходило то, о чем рассказывали Вам эти русские?
Полковник Аренс. По его словам, в марте и апреле 1940 г.
А потом тех людей посадили на грузовики, они были закованы цепями, исчезли в той местности, откуда слышались выстрелы.
...
Господин Флуд. Итак, Вы рассказали нам много о слухах и о многих донесениях, направлявшихся Вам. Почему Вы не обращались к Оберхойзеру и не передавали ему всю эту информацию, которую получали об этом районе ?
Полковник Аренс. Было не много слухов. В общем и целом, то были только сигналы, разрозненные сигналы, от моих подчиненных, и я не воспринимал их как нечто большее, нежели чем случайные сигналы. Оберхойзер и я были на войне, и мы были заняты нашими задачами денно и нощно, были полностью заняты делами службы. Так что у нас не было времени, чтобы поговорить о вещах, которые не имели отношения непосредственно к делу.
И, кроме того, я считал эти слухи, или замечания очень незначительными.
Тем не менее, когда генерал фон Герсдорфф меня посетил один - это было летом 1942 года; вероятно, в августе 1942 года, во второй половине дня - во время обеда мы переговорили о днепровском замке, о том, как он мог бы использоваться до нас, мы между прочим обсудили слух о том, будто бы здесь прежде действовал комиссар.
И по ходу той беседы я упомянул фон Герсдорффу, кстати, абсолютно между прочим, что солдаты рассказывали мне о том, будто бы некоторое время назад тут производились расстрелы.
Но это относилось ко второй группе слухов, что я поминал ранее, - о том, что происходило давно, задолго до войны.
...
Г-Н Махрович. Как вы впервые узнали о том, как нашли могилы, и когда это произошло?
Полковник Аренс. Прежде всего, я услышал это по официальным каналам, как это уже показал сегодня утром генерал Оберхойзер, но, помимо того, мне довелось узнать о том и по чистой случайности: я нашел кое-какие человеческие кости, или, скорее, эти кости доставили мне. Был такой случай с волком, который я не хочу здесь рассказывать. В общем, эти человеческие кости принесли мне, и я предположил, что они принадлежали людям, умершим насильственной смертью.
Я сообщил сотруднику, отвечавшему за военные захоронения, чтобы он проследил за этим. В находке могил не было ничего необычного, и, следовательно, как правило, на это не обращали внимания и никто не устраивал никакого шума по подобным поводам.
Г-Н Махрович. Когда это было?
Полковник Аренс. Это было примерно в конце января 1943 года, или в начале февраля, когда эти могилы разрыл волк. Кости были доставлены мне примерно четырьмя неделями позже, когда снег потаял, так как те могилы были обращены на юг, находились на южном склоне, где было одно из массовых захоронений. Там образовалась небольшая выемка, там хиви и нашел те кости, но они были доставлены мне около 4 недель спустя. Я должен сказать, точнее, ближе к середине марта 1943 года.
Г-Н Махрович. До этого времени имели ли Вы какие-либо понятия о существовании тех захоронений?
Полковник Аренс. Нет.
...
Г-Н Махрович. Были ли Вы обвинены в соучастии в совершении военного преступления на Нюрнбергском процессе?
Полковник Аренс. Нет, меня не обвинили, и после того, как я отдал мои показания, все дело было прекращено, так как оказалось доказанным, что я приехал в Россию только в ноябре.
Г-Н Махрович. Не кажется ли Вам странным, что, хотя русские, до Нюрнбергского суда, прямо прямо определяли Вас человеком, виновным в совершении убийств, не признали Вас обвиняемым в Нюрнберге?
Полковник Аренс. Конечно, это странно для меня, и я знаю, - это так, но, конечно, у них я фигурировал под именем Арнес.
Г-Н Махрович. Когда они говорили о полковнике Арнесе, Вы понимали, что есть только одна личность, которая соответствует его описанию, — что это именно Вы сами, разве это не так?
Полковник Аренс. Я читал обвинение, как все это могло бы происходить осенью 1941 года, но в то время меня там не было, и все, что было сказано в Российском заключении или обвинении, должно было происходить, по всей видимости, примерно одним годом позже, как это было описано и в Российском заключении, и в газете Taegliche Rundschau", где также воспроизведена эта история еще раз, в общем, выходит, что все, что русские там написали, на самом деле происходило в 1942 г., но они представили дело так, будто бы оно происходило в 1941 году, в особенности это относится к деталям, которые газета поведала о девушках, но я не хочу углубляться в это.
Все это, говорят, было в 1941 году, когда я там не был, но когда полковник Беденк был там, а на самом деле, все произошло примерно год спустя.
...
Г-Н Дондеро. Правильно ли я Вас понял и правильно ли Вас поняла комиссия, что первыми, кто нашли эти могилы, были волки, дикие животные?
Полковник Аренс. Один волк там разрывал. Это устанавливалось по его следам, но, на тот момент, это была зима, шел снег и было обледенение, и мы не знали тогда еще, что то были могилы, но, после того как снег растаял, стало видно, что то были могилы, из которых волк выкапывал кости.

Самое главное в показаниях Аренса комиссии Мэддона - это, по-моему, (прошу всех крепче держаться за стулья) принципиальное принятие версии советского обвинения на Нюрнбергском суде. Точнее говоря, выражение его принципиального согласия с представленной советским следствием внешней ("акынской") канвой событий.
Разъясняю.
На Нюрнбергский трибунал советское обвинение выдвинуло частное обвинение в исполнении массовых казней поляков осенью 1941 г. в адрес командира строительного батальона 537 Арнеса, главным аргументом для чего используя свидетельские показания Алексеевой.
Сторона защиты, со своей стороны, представила в качестве свидетеля командира полка связи 537 Аренса. Поэтому Аренс на Нюрнбергском процессе обвиняемым не был. И речь, по большому счету, была не о нем. Данный эпизод рассматривался в двух значительно более масштабных расследованиях - о преступлениях зондеркоманд и преступлениях в отношении военнопленных. Конкретно живыми на тот момент обвиняемыми были Науманн, бывший командир айнзатцгруппы Б, Геринг, Гиммлер и др. На месте Аренса-Арнеса мог быть другой соучастник, обеспечивавший маскировку преступления, непосредственно участвовавший в казнях, может быть, даже и главный исполнитель. Но вопрос в конечном счете не о нем, а о том, кто санкционировал акцию, организовал пропагандистское шоу и т. д. и т. п., т. е. о гораздо более важных и ответственных персонах.

Недалекие катыноведы часто вопят о том, что-де советское обвинение по катынскому эпизоду провалилось. Совсем не так. Нигде в документации Нюрнбергского процесса об этом нет ни одной соответствующей строчки или даже фразы.
Наоборот.
На слушаниях в комиссии Мэддона САМ Аренс признал, что лицо, фигурировавшее в показаниях свидетельниц под именем Арнеса, и он - одно и то же, он сам. Принципиально это мог установить и Нюрнбергский трибунал, если бы постановил провести опознание, очную ставку. А после признания самого Аренса на комиссии Мэддона она стала излишней.
Но Аренс сделал притом еще две существенные оговорки.
Первая - насчет времени расследовавшихся событий. По его заявлению на комиссии Мэддона, его не перевели из свидетелей в обвиняемые на Нюрнбергском суде, потому что он сумел предъявить убедительные доказательства своего отсутствия под Смоленском в то время, когда там, по версии советского обвинения, происходили казни поляков. Отсюда обвинение, которое первоначально выдвигалось против него, передвигалось на его предшественника Беденка, что, в свою очередь, требовало далее еще соответствующего обстоятельного расследования.
Вторая оговорка была о том, что в целом он вполне соглашался с внешней канвой событий, представленной советским обвинением. Т. е. показания свидетельниц в целом, по большому счету, не были ложными, только в применении к другому времени - не к 1941-му, а к 1942-му году. Т. е. он на самом деле там тогда служил, девушки действительно его обслуживали, в его подчинении на самом деле были лица, которых упоминали свидетельницы, проводились учения и т. д. и т. п.
Но это все к расстрелам никакого отношения не имело, поскольку, если они исполнялись немцами (а Аренс в показаниях на комиссии Мэддона на этот счет нигде не высказывает собственного мнения, поэтому можно утверждать, что он немецкую вину не исключает), то до того, как он туда прибыл на службу.

Вообще-то с показаниями Аренса комиссии Мэддона я познакомился уже давно. Разумеется, в английском оригинале. Даже еще тогда где-то приводил оттуда небольшие отрывки в моем переводе. Но в целом достаточно глубоко в них не вникал, видел их "по диагонали". Поэтому у меня было впечатление, что ничего принципиально нового по сравнению с его же более ранними показаниями на Нюрнбергском процессе не было.
Однако выполнив только что представленный мной здесь перевод, я увидел, что в корне ошибался. Вообще это меня настолько ошеломило, что я до сих пор не могу придти вполне в уравновешенное состояние.
Это уже абсолютно другая версия, которая имеет с первоначальной самое минимальное сходство. События воспроизводятся существенно иным образом.
Я уже сделал здесь вывод (и обосновал его) о том, что показания Аренса комиссии Мэддона заслуживают большего доверия, чем показания на Нюрнбергском процессе.
Остается сделать соответствующие обобщающие заключения.

Вячеслав Сачков пишет:

Вообще-то с показаниями Аренса комиссии Мэддона...

Мэддена. Комиссия Мэддена, Вячеслав. Madden Commission.

Mythcracker пишет:

Madden Commission.

Разумеется. Извиняюсь за опечатку.

Самый первый вопрос, возникающий при сравнении двух показаний Аренса, состоит в том, что заставило его сделать существенные изменения.

В 1946 г. он привлекался в качестве свидетеля защиты. А конкретно катынский эпизод вменялся в вину Э. Науманну, в ноябре (по К. Залесскому) 1941 г. сменившему на посту начальника айнзатцгруппы Б. А. Небе, казненного за участие в заговоре против Гитлера в 1945 г. У защиты Науманна наверняка имелся мощный компромат против Аренса (тут неважно, честный или сфальсифицированный), а как от свидетеля от него требовалось, в сущности, всего ничего: показать, что он прибыл в Смоленск в конце осени практически одновременно с Науманном, а потому, как и Науманн, непричастен к расстрелу польских офицеров, кто бы и когда бы ранее его ни совершал.
Т. е ему ничего серьезного, чреватого обвинением еще и в лжесвидетельстве, и сочинять, показывать было не надо.
А второстепенные частности, не относящиеся прямо к определению виновности немецкой или советской стороны, он мог излагать достаточно вольно, так, как это тогда было выгоднее всего для него и Науманна.

К началу работы комиссии Мэддена Науманн был уже повешен. Кроме того, Кроме того, комиссии удалось привлечь ряд важных свидетелей (фон Герсдорффа, Оберхойзера, Беденка и др.), а Аренсу и им была обеспечена возможность присутствовать при даче показаний другими, что предотвращало появление противоречий в показаниях и позволяло Аренсу высказываться вполне свободно.

1. Постольку тут уже перестало нужным оттягивать в показаниях дату приезда в Смоленск на максимально более поздний срок - на самый конец ноября. И на комиссии Мэддена поэтому он неоднократно датировал прибытие самыми первыми днями ноября. Но как я уже отмечал, в показаниях на Нюрнбергском процессе Аренс все же сумел сделать существеннейшую оплошность, проговорившись, что впервые увидел могилу через несколько дней по приезде, как только тогда выпал снег.
Дело в том, что с 1941 г. до 1946 г. прошло не так уже много времени. Тогда очень многие отлично помнили и знали дату выпадения снега в средней полосе России в 1941 г. Это было 16 октября. Конкретно к Козьим горам мы можем сделать поправку на плюс-минус день, но не раньше и не позже. А по послужному списку Аренс был должен прибыть на новое место службы 20 октября. Практически это могло произойти на несколько дней раньше или позже, т. е. и 15 октября, и 1 ноября. Могло зависеть от многих конкретных фактических обстоятельств, которые выяснить очень трудно, но можно вполне предположить, что они были и потому он прибыл не точно 20 октября.
Однако начало и конец этой хронологической вилки имеют существенное рубежное значение. А именно, если Аренс приехал 1 ноября, то это принципиально совпадало со временем смены руководителя айнзатцгруппы Б (Науманн на место Небе - ноябрь). Тем самым подозрения об его причастности к расстрелу польских военнопленных немцами почти целиком снимаются. Совсем иначе обстоит дело, если он прибыл в действительности хоть даже 15 октября. Тогда, даже если он не имел никакого совсем отношения к расстрелам, не мог не увидеть свежих могил и не догадаться, что они свежевырытые.
Если он на самом деле приехал ранее 16 октября, то признавать это на Нюрнбергском процессе не должен был ни в коем случае. Но все же проговорился. Тогда ему повезло в том, обвинители не обратили должного внимания на сделанное им признание.

2. Однако попробуем отнестись к данному показанию Аренса снисходительнее, доверчивее. Дело в том, что осень и зима в 1941 г. были аномально суровыми не только в оккупированном СССР, но и во всей Европе. Поэтому и в Саксонии, откуда он выехал на новое место службы, снег должен был выпасть значительно ранее обычного. Хотя бы, предположим, в самые последние дни октября. Тогда получается следующее. 20 октября или днем-двумя ранее в Саксонии Аренс узнает о новом своем назначении. Какие-то неизвестные нам обстоятельства не дали ему выехать прямо сразу. И добирался он из Саксонии до нового места службы никак не менее суток, вполне вероятно, что и до трех. Допустим, даже в день его выезда из Саксонии (крайняя предположительная дата - 30 октября) там выпал снег. А практически, если его передвижение строго соответствовало дате в его послужном списке, могло быть 19-е. Короче, в какой-то из дней последней декады октября.
Когда точно выпал снег под Смоленском, ему известно поэтому не было, но он мог вполне думать, что тогда же, когда и в Саксонии. Возможно, у кого-то спрашивал на месте, когда выпал снег, но о том забыл. А в итоге в его памяти отложилось добросовестно ошибочное представление о том, что под Смоленском снег выпал тоже буквально за несколько дней до того, как он впервые увидел могилу и над ней березовый крест. А местности без снега там тогда он мог вполне вовсе и не видеть.

Вопрос о дате выпадения снега, таким образом, прямо увязывается с вопросом о том, когда Аренс впервые увидел крест. Между тем, в показаниях на комиссии Мэддена он вообще даже и примерно не обозначает времени (даже времени года), когда он увидел крест впервые. Притом он упоминает крест в контексте описания им внешности могил. Конкретно говорит членам комиссии Мэддена, что если бы они тогда оказались на его месте, то, впервые увидев могилы, не обратили бы на них совсем никакого внимания, потому что там проходили суровые бои, могилы повсеместно попадались очень часто, иногда на них были кресты, иногда каски, иногда вовсе ничего, а кресты войска ставили в разных целях и не над могилами, а в качестве, к примеру, ориентиров на местности для нахождения схронов оружия, продуктов, направлений дальнейшего движения и мн. др. т. п.

Сами по себе это достаточно понятные и правдоподобные вещи, так это вполне и могло быть на самом деле. Однако действительный вопрос не в этом, а все же в дате и в обстоятельствах, когда Аренс увидел березовый крест впервые. В показаниях на Нюрнбергском процессе он представил дело так, будто бы увидел крест в самые первые дни по прибытии. Крест ему указали солдаты, вернее, могилу, а на ней крест. Сам бы он, в его тогдашней интерпретации, может быть, креста тогда бы и не разглядел, если бы не солдаты. А потому и запомнил время, так как это было достаточно ярким впечатлением. Важно также, что, рассказывая этот эпизод, Аренс упомянул, что расстояние от его штаба до могилы с крестом было метров 200.

Из такого изложения выходит, что, если бы солдаты не указали Аренсу могилу с крестом в один из первых дней его пребывания под Смоленском, он наверняка в наиближайшие дни после того разглядел могилу сам - издали или подойдя к ней ближе.

А в показаниях комиссии Мэддена он сообщает, что расстояние от штаба до ближайшей могилы было значительно большее - метров 600. Может быть, в той же группе находилась могила с крестом, может, нет. Он описывает это очень неясно. Можно истолковать и так, что она находилась в каком-то совершенно ином месте.

В действительности расстояние от штаба до могил было примерно 400 метров.

Короче, в показаниях комиссии Мэддена Аренс преподносил эпизод, когда он впервые увидел крест, таким образом, что это произошло не в самые первые дни по его прибытии, что это не произвело на него такого же сильного запоминающегося впечатления, как это он описывал на Нюрнбергском процессе. Притом повторил несколько раз, что видел всего один крест всего на одной могиле (на Нюрнбергском процессе об одном кресте он сказал только раз, причем в такой формулировке, что можно было допускать, что Аренс видел и другие кресты на других могилах кроме того).

Это существенно расходилось с немецкой версией, согласно которой, крестов было два. Можно предполагать также, что крестов было два на самом деле, только второго Аренс почему-то не увидел. В конце концов искать и разглядывать второй крест он был абсолютно не обязан.

Но тут дело в другом. Описание эпизода обнаружения креста на Нюрнбергском процессе не стыковалось с немецкой версией, но вместе с тем ее и ни усиливало, ни подрывало. Крест в ноябре 1941 г. действительно мог стоять, потом с ним могло произойти что угодно, например, могли использовать на дрова, а параллельно с тем, в 1942 г., два креста могли установить на могилах поляки. Или, в действительности, еще один, а не два, вдобавок к тому, о котором рассказывал Аренс. В сумме их стало два таким образом.

Далее в своем выступлении на комиссии Мэддена Аренс высказывает чрезвычайно важное свидетельство. В контексте рассказа о множестве могил, которые он видел под Смоленском, полковник показал, что по другую сторону от дорожки, которая вела от Витебского шоссе к штабу (с одной стороны ее находились массовые захоронения, с другой - штаб), т. е. на стороне штаба, имелось также еще могил 20-30 значительно меньших размеров, причем одна из них находилась непосредственно перед входной дверью в дом. Поэтому упомянутой им могилой с крестом вполне могла быть одна из них, и она вполне могла находиться на расстоянии 200 м от дома, как он это и показал на Нюрнбергском процессе.

Тогда получается, что могила с березовым крестом действительно могла быть, а вопрос остается лишь в том, когда и при каких обстоятельствах ее увидел Аренс впервые на самом деле.

3. В показаниях на Нюрнбергском процессе Аренс высказывался о ней дважды. Первое упоминание я выше подробно разобрал. Второй раз он упомянул ее, рассказывая эпизод с волком, датируя его самым концом 1942 г. А на комиссии Мэддена этот же эпизод он рассказал абсолютно иначе. Прежде всего он вообще отказался пускаться в подробности о волке. Можно истолковать, что никакого волка вообще и вовсе не было. По словам Мэддена, один из хиви, служивший у него, обнаружил на могиле разрытость, внутри и возле которой были человеческие кости. Волк разрывал, другие хищники, или люди, или это произошло каким-то иным образом, тогда получается, неважно. Существенно то, что каким-то образом могила раскрылась и кости выступили из нее наружу. На Нюрнбергском процессе Аренса, заявившего это, просто высмеяли, потому что по данным немецких эксгумаций трупы находились на глубине 1,5 м. Крайне маловероятно, чтобы волк на такую глубину мог прорыть зимой. Но имелись в виду массовые могилы, устроенные иначе и находившиеся в другом месте. А в данной трупы могли быть закопаны и неглубоко.
Кроме того, напоминаю еще, на комиссии Мэддена Аренс датирует этот эпизод более поздним временем - концом января - началом февраля 1943 г., т. е. примерно месяцем позже. Притом добавляет, что получилось так, что кости, которые обнаружил хиви, доставлены были ему еще примерно месяцем спустя.

4. И вот с этого самого места и начинается самое интересное. Комиссии Мэддена Аренс показал, что обнаруженные хиви кости доставили ему впервые примерно месяц спустя после их обнаружения, а именно, ближе к середине марта 1943 г. Но между тем, следствие Фосса к тому времени уже провело значительную работу. Вспомним хотя бы о том, что протокол допроса Киселева Фоссом датируется 27 февраля... Кроме того. Ближе к середине - это значит около 13 марта, дата посещения Гитлером Смоленска, во время которого, по всей видимости, им было дано высочайшее добро на проведение катынского шоу, подготовка которого до того велась, также по всей видимости, в порядке еще не имевшей высочайшей санкции низовой инициативы.
С этого места, получается, показания Аренса на комиссии Мэддена начинают решительно опровергать версию Амтлихес.
Цитирую статью Т. Данилевича, опубликованую в №75 эмигрантского журнала "Родимый край" (1967 г.):

"Приблизительно в январе, Кривозерцов прочел в смоленской газете «Новый Путь», что ген. Сикорский формирует в Советах польскую армию, но не досчитывается и не может отыскать своих офицеров, попавших в 39 году в плен к большевикам.

Сообщение произвело на него сильное впечатление — его никогда не покидала мысль о таинственности происшедшего в Косогорах. И он сразу отправился в жандармерию к переводчику Восса, заявив — «Сикорский ищет своих офицеров в Сибири, а они лежат тут, в Косогорах». — Не обратив внимания,
переводчик ничего ему не ответил. Однако вскоре он явился к Ивану и предложил ехать с ним на «дачу». Там выяснилось, что Кривозерцов точно не знает места расправы и его послали за поблизости живущим Киселевым.
Тот указал могилу, которая впоследствии оказалась самой большой из семи найденных.

Так началось открытие могил в лесу Катыни."

http://archive.org/stream/rodimyikraiseria1967dons/rodimyikraiseria1967dons_djvu.txt .

Что могло на самом деле быть в публикации? В Амтлихес об этом сообщается следующее: "Eine zusätzliche Liste mit den Namen von 800 Offizieren wurde am 18. März 1942 von General Anders Stalin übergeben, doch ist kein einziger dieser Offiziere zur polnischen Armee gestoßen. Außerdem intervenierte der polnische Botschafter in London, Graf Raczynski, am 28. Januar 1942 beim russischen Botschafter Bogomolow und übergab ihm eine Note der polnischen Regierung. In einer vom 13. März 1942 datierten Note teilte Bogomolow dem Grafen Raczynski mit, daß im Einklang mit der Verordnung des Exekutivausschusses des Obersten Sowjets vom 12. August 1941 und gemäß den Erklärungen des Volkskommissariates für Auswärtige Angelegenheiten vom 8. und 19. November 1941 volle Amnestie für alle Zivil- und Militärpersonen gewährt worden sei. Am 19. Mai 1942 richtete Botschafter Kot an das russische Außenkommissariat ein Memorandum, in dem er sein Bedauern über die Weigerung zum Ausdruck brachte, die Gefangenenlisten herauszugeben. Kot gab sein Interesse für das Schicksal der Gefangenen zu verstehen und wies auf den Umstand hin, daß die betreffenden Offiziere nicht während der militärischen Operationen gegen die Deutschen verschwunden seien. Die polnische Botschaft in Kujbyschew und die polnische Regierung erhielten keine Auskunft über den Aufenthaltsort der polnischen Offiziere und anderer polnischer Kriegsgefangener, die aus den drei erwähnten Lagern deportiert worden waren"".

Что-то примерно в таком роде и было написано, по всей видимости, в заметке в "Новом пути", опубликованной в январе 1943 г. Снова цитирую донесение Фосса: "Anfang Februar 1943 wurden erstmals Meldungen aus den umliegenden Ortschaften überbracht, wonach sich im Walde von Katyn — Straße Smolensk/Witebsk, zwischen Gniesdowa und Katyn — Massengräber ermordeter polnischer Offiziere aus dem Jahre 1940 befinden sollten. Nachforschungen ergaben die Richtigkeit der Angaben."

(В начале февраля 1943 г. из прилегающих населенных пунктов были впервые доставлены донесения о том, что в Катынском лесу, по шоссе Смоленск - Витебск, между Гнездовым и Катынью, должны находиться массовые захоронения польских офицеров, казненных в 1940 г. Расследования подтвердили правдивость сообщений.)

Итак, сначала, в январе 1943 г., в смоленском "Новом пути" появляется заметка об исчезнувших польских офицерах. Какое смолянам было до них дело? Зачем нужно было тогда печатать этот материал в газете, издававшейся оккупантами? Дыма без огня не бывает. Явно тогда уже командованием группы армий "Центр" было принято решение самостоятельно начать готовить пропагандистскую акцию, в получении санкции на осуществление которой от руководства рейха впоследствии не сомневались.

Цитирую далее рапорт фон Герсдорффа от 1946 г.:

"В лесу, отстоящем на 2 км от Гнездово, в начале 1943 г. случайно было обнаружено захоронение...
...обнаружение массовых захоронений произошло так: весной 1943 г. – насколько я помню, в марте – подчиненный мне секретарь полевой полиции Фосс, который руководил небольшой контрразведывательной группой при штабе, сообщил мне о следующем происшествии:
Польские хиви [вспомогательный персонал вермахта], которые в составе вновь прибывших на восточный фронт соединений прошли через Гнездово, опрашивали местных жителей, как и везде до того, о судьбе польских военнопленных 1939 г. Жители Гнездово рассказали им, что в начале апреля 1940 г. на ж/д станцию Гнездово прибыли несколько эшелонов польских военнопленных. Работники ГПУ вывели поляков из вагонов и колоннами повели в сторону леса на берегу Днепра.""

http://allin777.livejournal.com/27295.html

Сделаем вид, будто мы поверили фон Герсдорффу. Тогда, сопоставив его рапорт с показаниями Аренса комиссии Мэддона, получим следующую реконструкцию. Хиви, о которых говорит Аренс, были в действительности поляками. Для того чтобы в январе 1943 г. в "Новом пути" вышла вышеупомянутая заметка, они должны были обнаружить захоронение раньше того. Предположим, что это произошло в самом начале января (к слову, это время вполне совпадает со временем, когда Аренс, согласно его показаниям на Нюрнбергском процессе, увидел на могиле волка). Тогда они выставили крест, о котором свидетельствовал Аренс. Тогда, в самом деле, Аренс или кто-то из его подчиненных мог впервые увидеть крест, благо, что до него от штаба было всего 200 м. Сообщили о происшествии, куда и кому положено, дело завертелось, вышла заметка в "Новом пути" и т. д.

И вот 27 февраля 1943 г. Фосс диктует Киселеву свидетельство о том, что поляков он навел на могилу якобы летом 1942 г.
Так когда же на самом деле, кому верить - Аренсу и фон Герсдорффу, указывающим январь 1943 г., или Фоссу ("Киселеву"), датирующему событие летом 1942 г.?

5. А теперь попробуем снова проявить больше доверия показаниям Аренса комиссии Мэддена и учесть свидетельство Т. Рубасиньского.

Предположим, что кресты на могилах поляки на самом деле установили в апреле 1942 г. так, как это описал Рубасиньский. Может быть, один из крестов (вероятнее, тот, что находился ближе к штабу) более или менее вскоре после того увидели Аренс и его подчиненные. Но вполне могли не придать тому серьезного значения. Мол, поставил кто-то крест на одной из могил, и ладно, ничего особенного.
Между тем, Рубасиньский рассказывает о том, что на могилах тодтовцы делали пробные раскопки, отмечая, что на трупы они наткнулись почти сразу, т. е. они находились на совсем небольшой глубине. Летом у зверей было достаточно пищи, доходить до раскапывания могил у них не было нужды, а зимой они вполне могли это сделать, благо, что могилы были пробно раскопаны поляками, место раскопа было разрыхлено, отсюда запах и гораздо лучшие возможности доступа. В результате в самом конце 1942 г. или в самом начале 1943 г. кости из одной из могил могли оказаться вынутыми животными наружу.

Но такая реконструкция, как кажется, не вполне стыкуется со свидетельством Килиана, согласно которому пробные раскопки польских могил проводились еще осенью 1942 г.

А в действительности противоречия нет. Ведь могила с крестом, о которой рассказывают Рубасиньский и Арнес, могла вполне быть той самой непольской, что находилась в 200 м от штаба. По словам Рубасиньского, расстояние от нее до вскрытой его товарищами польской могилы было метров 800. А это в точности сходится с цифрами, которые называл Аренс (600+200, или, фактически точнее, 400+400).

Цитирую показания судмедэксперта Милославича комиссии Мэддена:

"Mr. Sheehan. May I ask one further question?
Professor, as long as we are looking: into the scientific aspect of this, in your experience have you ever gone into any other graves or seen any other bodies of military or civilians in any other place behind the iron curtain which might lead to conclusions about the method of killing?
Dr. MILOSLAVICH. Yes.
Mr. Sheehan. Where was that?
Dr. MILOSLAVICH. In the Katyn Forest on the left side of the main road there were several—it would be better to say many—small graves. I asked Professor Buhtz to examine one of those graves.
Then we found that those men were Russians who had been killed maybe 10 or 15 years prior to the Katyn affair and buried in that place. The technique of the gunshot wound, the so-called as I continue to mention the name, "nacken schuss," was exactly the same.
The hands had been bound at their backs just exactly the same and the winter coat put upon their head just exactly the same in the graves on the left side of the main road in the Katyn Forest.
Mr. Sheehan. They were not Polish officers, though. They were civilians?
Dr. MiLOSLAVICH. Civilians.
Mr. Sheehan. In other words, the similarity to the way these old graves were, the killing, the "nacken schuss" and the hands tied behind the back, was similar to the way the Polish officers were killed?
Dr. MILOSLAVICH. I wouldn't say similar. I would say identical.
Mr. Sheetian. Identical. In other words, the Russians have always held this particular territory, Mr. Counsel."

Юнит 3, с. 334.

Перевод выделенных мест:
- В Катынском лесу слева от главной дороги [т. е. на стороне штаба, а не массовых могил. - В. С.] находилось несколько - лучше сказать, много, - малых могил.
- Но они не были польскими офицерами. Гражданскими?
- Да, гражданскими.

То же говорил на комиссии Мэддена и Аренс. Получается, что поляки сначала пробно раскопали одну из таких могил, поставили на ней крест, а потом то же сделали с одной из польских могил, находившихся в другом месте. Соответственно, рассказывая о волке и об единственном увиденном им кресте, Аренс вообще не имел в виду ни одно из массовых захоронений поляков. А это значит, что и разговор о них совершенно отдельный. Т. е. их вполне могли пробно раскапывать немцы осенью 1942 г., что и засвидетельствовал Килиан. Просто Аренс и фон Герсдорфф ничего не рассказали о том комиссии Мэддена. А зачем им это вообще было нужно делать? Кроме того, Аренс мог и действительно не знать о пробных раскопках массовых могил в августе 1942 г. Или знать, но забыть, не придать тому эпизоду серьезного значения. Ведь он часто выезжал на фронт, а пробные раскопки, если раскапывавшим было заранее отлично известно расположение и строение массовых могил, могли быть выполнены за очень короткое время, порядка за несколько дней.

Непольские могилы совершенно не интересовали комиссию Фосса. Кто в них был захоронен в действительности, советские уголовники до войны или жертвы оккупантского террора, так до сих пор и не выяснено и к теме польских захоронений, по всей видимости, прямого отношения не имеет, хотя, может быть, на раскопках, произведенных там польскими археологами в середине 90-х гг. эти могилы могли быть выявлены и зачтены как польские.

6. В показаниях комиссии Мэддена Аренс очень обстоятельно рассказывает о древесной маскировке, которую он осуществлял для противовоздушной обороны. Распорядился посадить деревья на крыше здания штаба, а также в непосредственной близости от него, посылал патрули для пресечения самовольных вырубок. В изложении этой темы он указывает рубежную дату - 22 января 1942 г., когда в здание штаба попало 3 бомбы, в результате чего оно оказалось наполовину разрушенным: "Тогда, после той бомбежки, я распорядился посадить деревья на крыше, а также начал отправлять патрули для предотвращения вырубки деревьев в окрестностях."
А когда именно точнее это было сделано? Может быть, в августе 1942 г., когда была сдана в эксплуатацию Беренхеле, в Смоленск прибыл фон Раддатц (археолог, служивший в зенитных частях явно маскировщиком) и когда должны были исполняться пробные раскопки массовых захоронений поляков. Сняли верхние слои трупов, засадили могилы маскировочными саженцами, в результате слой земли над трупами стал составлять 1,5-2 м, как указано в Амтлихес.

7. Но самое фееричное в показаниях Аренса комиссии Мэддена - рассказ о семье пчеловодов. На Нюрнбергском процессе он засвидетельствовал, что она жила прямо на съезде с Витебского шоссе в Козьи горы. Здесь он существенно изменил показания. В 1940 г., оказывается, эта чета жила в совершенно другом месте - у железной дороги между станциями Катынь и Гнездово. Они якобы видели, как тогда со стороны Катыни на Гнездово везли на открытых ж. д. платформах поляков, закованных в цепи. Причем эту историю рассказывал ему глава семьи, якобы владевший немецким.
Насчет открытых платформ и цепей - явный нонсенс. Этого очевидно не могло быть, потому что не могло быть вообще никогда. Грубейшее, абсолютно недопустимое нарушение устава конвойной службы. Во-вторых, согласно всем имеющимся данным, со стороны Катыни на Гнездово следовать они не могли никак. На Гнездово со стороны Смоленска в вагонзаках.
А то, что глава семьи владел немецким (если Арнес просто вообще не выдумал ту семью и то, что она ему рассказывала), указывает скорее на то, что она была подсунута ему контрразведкой для пущей обработки и его самого.

Тогда получается, что к расстрелу польских офицеров зондеркомандой он действительно никакого отношения не имел, оставался до самого конца в полном неведении. Или, во всяком случае, пытался представить дело таким образом, что удалось ему достаточно успешно.

Но абсолютно нелепый рассказ о пчеловодах разбил версию Амтлихес в пух и прах. Ведь если допустить, что все показанное Аренсом комиссии Мэддена не выдумка, а так оно, похоже, и есть, возможно, за исключением каких-то второстепенных моментов, то получается, что все, что он, собственно, знал о катынском расстреле, он почерпнул из рассказа пасечников, а так как ему они наплели абсолютно очевидную лажу, то кроме нее на трубе ничего более и не остается. А верить явному вранью не приходится.

"О том, что гитлеровское руководство знало о катынских могилах еще в 1942 г., но оно использовало эксгумацию могил в апреле 1943 г. в своих пропагандистских целях, мы опубликовали материалы в наших совместных с польскими историками катынских томах документов. И это единственное, с чем можно согласиться с Ю. Жуковым. Германская сторона стремилась расколоть антигитлеровскую коалицию в момент, когда ее противники достигли решающего перелома в войне. Немецкая сторона поспешила всех польских военнопленных - 10 тыс., а затем и 11 тыс. офицеров объявить расстрелянными именно в Катыни, в то время как там покоились лишь 4421 польский офицер."


Историк Наталья Лебедева: «Нельзя искажать правду о трагедии в Катыни»

http://www.kp.ru/daily/25698/900568

"Впервые о расстреле поляков под Смоленском стало известно германским властям из показаний военнопленного Меркулова еще 2 августа 1941 г. Однако, проверить эти показания после оккупации Смоленска и его окрестностей попыток не было.

Уникальными историческими документами являются разведывательные аэрофотоснимки территории Катынского леса, выполненные во время второй мировой войны немецкой авиацией. Эти снимки представляют собой специфическую запись истории Катынского кладбища. Хронологически самым ранним из них является аэрофотоснимок, сделанный 9 сентября 1941 года. Изображение нечеткое, вся территория занята сплошным массивом леса, однако, на месте расстрела видны три светлых пятна, растительность здесь прорежена [2].

С 6 января 1942 года в районе Козьих гор на территории дач НКВД в течение трех месяцев дислоцировался немецкий строительный батальон № 2005, в котором работали поляки. В конце своего пребывания в Гнездове (предположительно март 1942 г.) польские рабочие узнали от населения окрестных деревень о месте расстрела польских офицеров. В Катынском лесу они раскопали могилы, в которых нашли тела в польской военной форме, и поставили на них березовые кресты.

http://www.katyn-memorial.ru/images/stories/katyn_2.jpg

Фото могилы с березовым крестом.

Об этом были проинформированы немецкие оккупационные власти, но тогда эти захоронения их не заинтересовали. Вермахт рвался к Волге. Однако капитуляция армии Ф. Паулюса и последующее наступление Красной Армии изменили ситуацию в пользу антигитлеровской коалиции. Ширилось движение Сопротивления. В новой обстановке секретная полевая полиция энергично взялась за расследование гибели захороненных в Катынском лесу поляков.

Проведенные 18 февраля 1943 г. частичные раскопки позволили обнаружить несколько общих могил польских офицеров. Были допрошены местные жители.

Из показания П. Киселева от 27 февраля 1943 года: «Все местные жители слышали крики и выстрелы весной 1940 года и знали, что это были поляки, которых расстреляли сотрудники НКВД. Местные говорили приблизительно о 10 тысячах человек» [3]" .

http://www.katyn-memorial.ru/ru/arxiv/46-iz-istorii-katynskogo-lesa.html?showall=1

"С 6 января 1942 года в районе Козьих гор на территории дач НКВД в течение трех месяцев дислоцировался немецкий строительный батальон № 2005, в котором работали поляки. В конце своего пребывания в Гнездове (предположительно март 1942 г.) польские рабочие узнали от населения окрестных деревень о месте расстрела польских офицеров. В Катынском лесу они раскопали могилы, в которых нашли тела в польской военной форме, и поставили на них березовые кресты".

Расхождения с показаниями Киселева ГФП, Аренса комиссии Мэддена и Т. Рубасиньского абсолютно очевидные.

По Киселеву, поляки обнаружили могилы летом, по Аренсу - в начале января, по Рубасиньскому - в апреле. А тут значится март...

Кроме того, Аренс и Рубасиньский свидетельствуют, что польские тодтовцы на территории дач НКВД не размещались и размещаться не могли, хотя бы уже по одной той причине, что они строили ж. д. ветку от станции Гнездово до ставки Гитлера, находившуюся в совершенно другом месте.
И к слову еще, вовсе не немецкий строительный батальон, а Bauzug организации Тодта численностью 20 чел., что соответствует взводу (по ремонту и строительству железных дорог).

Гнать надо ссаными вениками с работы таких "историков", которые подобную исторически невежественную ахинею пишут.

Вячеслав Сачков пишет:

"Впервые о расстреле поляков под Смоленском стало известно германским властям из показаний военнопленного Меркулова еще 2 августа 1941 г. Однако, проверить эти показания после оккупации Смоленска и его окрестностей попыток не было.

Это, должно быть, и есть то сведение, о котором я говорил выше, и о котором писал Артур Шульц (польский писатель, проживающий в Швеции).

Да я даже знаю, где надо искать этот протокол допроса, если это не выдумка. РГВА, ф. 1387, оп. 1, дела 101-104 (абверовские допросы советских военнопленных за 1941 г.). В ОБД эти дела есть, можно проверить. Но уверен, что протокола допроса Меркулова от 2 августа с подобными сведениями нет. Что это просто выдумка катыноведов. Возможно, там речь идет о чем-то внешне похожем, но принципиально другом.
Точно. Припоминается в деле 101 несколько допросов, в которых абверовцы допытывались о фактах расстрелов немцев, попавших в советский плен. Что-то примерно в таком роде могло быть.

Вячеслав Сачков пишет:

Да я даже знаю, где надо искать этот протокол допроса, если это не выдумка. РГВА, ф. 1387, оп. 1, дела 101-104 (абверовские допросы советских военнопленных за 1941 г.). В ОБД эти дела есть, можно проверить. Но уверен, что протокола допроса Меркулова от 2 августа с подобными сведениями нет. Что это просто выдумка катыноведов. Возможно, там речь идет о чем-то внешне похожем, но принципиально другом.
Точно. Припоминается в деле 101 несколько допросов, в которых абверовцы допытывались о фактах расстрелов немцев, попавших в советский плен. Что-то примерно в таком роде могло быть.

У Вас есть возможность разыскать этот документ?

http://www.clarte.nu/index.php?option=com_content&task=view&id=2107&Itemid=26

Цитата :

Enligt den polske författaren Czeslaw Madajczyk fick tyskarna redan 2/8 1941 uppgifter av en krigsfånge, Merkulov, om att de polska officerarna skulle finnas i Katyn.

По данным польского писателя Чеслава Мадайчика немцы уже 2/8 1941 г. получили сведения от военнопленного Меркулова о том, что польские офицеры должны находиться в Катыни.

http://forum.gorod.dp.ua/archive/index.php/t-147198.html

Ю.И.Мухин. Катынский детектив продолжение

Цитата :

Поведение подозреваемых. Бригада Геббельса.

Рассмотрим, когда немцы "узнали" о том, что поляки расстреляны.

29. Мадайчик пишет: "Но уже 2 августа (1941 года - Ю.М.) один из допрашиваемых советских военнопленных, Меркулов, дал показания, что ему достоверно известно, что все польские офицеры, взятые в плен в 1939 году, были уничтожены". Собственно говоря, единственный Меркулов, который мог знать, что "все" польские офицеры уничтожены, был тогдашний министр внутренних дел Меркулов. Не его ли немцы взяли в плен под Смоленском? Однако то, что немцы еще осенью 1941 года знали, что польские офицеры убиты, подтверждает и бригада Сталина. По ее данным, уже упоминавшимся, гестапо заслало с этим сообщением агентов в штаб Андерса зимой 1941-1942 года.

Продолжим повествование Мадайчика. "Но после 6 января 1942 года у Козьих Гор в течение трех месяцев дислоцировался строительный взвод N 2005, обеспечивавший технические потребности вермахта. Командовали взводом немцы, а работали в нем поляки. В конце своего пребывания в Гнездове поляки узнали от местного населения достаточно обстоятельную информацию о месте расстрела польских офицеров. В катынском лесу они раскопали остатки верхней одежды польских военных. На месте обнаруженных следов преступления поставили березовые кресты. Об этом были проинформированы немцы, однако поначалу они не проявили к этому особого интереса".

http://www.katyn-books.ru/library/katinskaya-drama5.html

Цитата :

В сентябре 1941 года войска фельдмаршала Ф. Бока заняли Смоленск и его окрестности, включая катынский лес. Но уже 2 августа один из допрашиваемых советских военнопленных, Меркулов, дал показания, что ему достоверно известно, что все польские офицеры, взятые в плен в 1939 году, были уничтожены. На первых порах эту информацию трудно было проверить, не обнаружив могил. Тем не менее после занятия окрестностей Смоленска войсками вермахта такие попытки не предпринимались. Но после 6 января 1942 года у Козьих Гор в течение трех месяцев дислоцировался строительный взвод № 2005, обеспечивавший технические потребности вермахта. Командовали взводом немцы, а работали в нем поляки. В конце своего пребывания в Гнездове поляки получили от местного населения достаточно обстоятельную информацию о месте расстрела польских офицеров. В катынском лесу они раскопали остатки верхней одежды польских военных. На месте обнаруженных следов преступления поставили березовые кресты. Об этом были проинформированы немцы, однако поначалу они не проявили к этому особого интереса. После того как под Сталинградом в плен попало много офицеров вермахта и их судьба могла вызвать опасения, делу был дан ход.

А этот абзац, где упоминается Меркулов, оказывается, слово-в-слово выписан из известного сборника "Катынь. Март 1940 г. — сентябрь 2000 г. Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы". Конечно же, никаких ссылок и т. п.

Дык ить катыноведы...

Вячеслав Сачков пишет:

А этот абзац, где упоминается Меркулов, оказывается, слово-в-слово выписан из известного сборника "Катынь. Март 1940 г. — сентябрь 2000 г. Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы". Конечно же, никаких ссылок и т. п.

Дык ить катыноведы...

А не из "Катынской" ли "драмы"?